Обитатели Сан-Сальвадора, он же Гуанахани, были людьми простыми, ходили по жаре голыми и даже не могли считаться идолопоклонниками, поскольку какие-либо религиозные ритуалы у них отсутствовали. Они лишь жили в мире с собой и природой, но именно это безмерное уважение к самым главным творениям Господа — человеку и земле, тут же вызвало презрение тех, кто, как и Колумб, решили, что прибыли с миссией принести цивилизацию, христианство и собственные обычаи.
Медовый месяц, да и просто гармония и равновесие между двумя столкнувшимися мирами не продлились и недели, а самое печальное, что приказ захватить несколько голов и обратить в рабство целый народ исходил от того, у кого было меньше всего причин так поступать.
Христофор (что, кстати, означает «ведущий к Христу») Колумб с самого начала решил встать во главе стада неполноценных людей, вместо того, чтобы построить новый мир людей свободных, и именно его неприглядный пример толкнул историю по печальному пути, в то время как она могла бы пойти по совершенно иному направлению.
Но понимал ли он, какую огромную ошибку совершает?
Единственное, что его в какой-то мере оправдывает — это то, что он действительно верил, и не переставал верить до конца жизни, что и в самом деле достиг врат Индии или Сипанго, а потому считал жителей Гуанахани не более чем незначительными и отсталыми племенами, пленение которых останется в памяти всего лишь забавным эпизодом.
Это было, конечно, не единственным, но, к сожалению, самым худшим из всех последствий, которые повлекли за собой его ошибки; те же ошибки, что в следующие столетия совершили идущие по его стопам в отчаянной попытке повторить его подвиг; но повторили они лишь заблуждения, никак не успехи.
«Уж если Колумбу удалось — значит, это возможно», — говорили многие, и скептикам не оставалось ничего другого, как согласиться.
— Беги!
Прекрасные глаза удивленно смотрели на Сьенфуэгоса, а высокие груди вздымались еще более вызывающе, чем когда-либо, напрашиваясь на ласку и поцелуи.
— Беги, говорю! — повторил он. — Ты что же, совсем ничего не понимаешь? Спрячься в лесу и не возвращайся, пока мы не уйдем. Не хочу видеть тебя рабыней. Я знаю, что тебе этого не пережить.
Как ей это объяснить? Как он мог заставить это бесхитростное создание понять, что адмирал моря-океана приказал захватить трех молодых женщин, чтобы показывать их зевакам в испанских городах?
Одна лишь мысль о том, что его нежную и страстную Альбораду будут показывать на ярмарках, словно дрессированного медведя, бородатую женщину или пожирателя огня, надрывала ему душу; он не сомневался, что в неволе она умрет от тоски и отчаяния, ибо это создание родилось для того, чтобы быть свободным, словно алая колибри, порхающая среди лесов.
