Но чего же они боялись? Обычной темноты или безбрежного океана, простиравшегося на все стороны света? Хотя к нему они должны бы давно привыкнуть.
Сьенфуэгос скорчился в своем углу, чувствуя, что его голова вот-вот взорвется, переполненная новыми словами и понятиями, которых он не в силах был осознать и переварить. Так он довольно долго пролежал в оцепенении на кишащей людьми палубе, когда вдруг увидел в слабом свете луны, выглянувшей из-за туч, как из каюты вышел человек с бледным и надменным лицом. Он шел по палубе, лавируя между тюками и бочками, перешагивая через неподвижные тела спящих матросов, совершенно не замечая их, словно их и вовсе не существовало, или отдавая приказы посторониться.
Одетый во все темное, он вызывал странное чувство благоговения и в то же время отторжения; трудно было сказать, что было тому причиной: возможно, исходящая от него аура холодной надменности, а быть может, излишняя самоуверенность незнакомца и его манера двигаться, внезапно напомнившая Сьенфкэгосу капитана Леона де Луну.
Незнакомец поднялся по трем ступеням, ведущим из каюты на нос, направился прямо в сторону канарца и остановился так близко от него, что тот мог бы, протянув руку, коснуться его сапога. Неожиданно неизвестный споткнулся и ухватился за ванты, чтобы удержаться на ногах, пристально глядя вдаль.
Он него пахло, как от священника.
Сьенфуэгос безошибочно вспомнил этот аромат, навсегда врезавшийся в его память, когда деревенский священник схватил его за плечо, чтобы затащить в церковь и силой окрестить. И вот теперь этот слабый запах, едва различимый среди множества других, пропитавших тяжелую и пыльную одежду этого человека, словно пронзил разум канарца. Какое-то непостижимое шестое чувство подсказывало ему, что это неприступный, властный и серьезный человек, при этом очень замкнутый, принадлежит совершенно иному кругу, чем остальные члены команды потрепанного корабля.
Незнакомец стоял неподвижно, по-прежнему глядя на него; эти минуты показались пастуху вечностью.
При этом незнакомец что-то бормотал себе под нос.
Должно быть, молился.
А может, заклинал духов глубоких вод успокоиться, чтобы на следующий день они не сожрали корабль, чего все, похоже, боялись.
Потом он медленно поднял руку и полным глубокой любви жестом погладил фок-мачту, словно хотел удостовериться, что парус вобрал в себя весь ветер, не упустив ни малейшего дуновения, и тот со всей своей громадной силой несет корабль вперед.
