Мы вместе были в бою | страница 10
И они принялись за еду, разложенную на столе. Там были хлеб, колбаса, огурцы, помидоры, рыба.
— Чаю не будет, — сказала Мария. — Позиции противника близко, огонь зажигать нельзя, и его у меня нет.
Она тут же сказала: «а помнишь…», но Стахурский сделал страшные глаза, и Мария сердито отмахнулась.
— Слушай, ты очень утомился?
— А что?
Он ответил не сразу, словно проверял, утомлен ли он. Нет, он не утомлен. Он был совсем бодрый, свежий, и сладостное ощущение уюта вливалось в него. Это было не только ощущение собственной бодрости и свежести, но и близости этой девушки, с которой столько пережито вместе.
— Если ты не утомился, давай побежим сейчас на Днепр, возьмем лодку и…
— Давай!
— Какой же ты милый!
И они еще усердней принялись есть. Побежать на Днепр — именно этого больше всего хотелось Стахурскому! Именно побежать, как бегал еще хлопцем, в майке и босиком.
И они побежали вниз по лестнице.
Каштаны Владимирской — любимые и памятные с детства, руины площади Хмельницкого — непривычные и оскорбительные… Не уговариваясь, они направились не к фуникулеру, а к андреевской церкви.
Они взбежали по чугунным ступеням вверх, взявшись за руки, и остановились только на площадке за церковью.
— Ну вот… — сказала Мария.
Стахурский закрыл глаза, мгновение постоял так, потом открыл их.
Широкий простор раскрылся перед ним. Среди зеленых лугов и желтых песков вился Днепр. Внизу — в скоплении каменных домов, в паутине улиц, среди высоких труб лежал Подол. А он, Стахурский, стоял на самой вершине зеленого холма, и за спиной у него был Киев. Сколько раз он поднимался сюда на холм, к подножью церкви Андрея, вот так стоял, сначала закрыв, потом широко раскрыв глаза. Потом наступило такое время в его жизни, что, казалось ему, уже никогда не стоять здесь и не любоваться Днепром. Бывали минуты, когда он даже не мог припомнить, как выглядит река в этой широкой долине. В бою, в смертельной опасности некогда вспоминать долины и реки. Но бои отошли, и смерть обошла его. И вот он снова стоит над Днепром, плененный и даже подавленный давно знакомым, радостным ощущением бытия.
Но теперь это ощущение было невыразимо ярким, как приход желанного, долгожданного, но внезапного и неожиданного счастья — и не потому, что пейзаж этот был исключительно красив. Он был действительно необычайно красив, хотя в военных странствиях по свету Стахурскому приходилось видеть и более красивые пейзажи. Это был вид родины — места твоего рождения, твоего роста, твоего первого шага в жизни и борьбе.