В трогательной суматохе человеческого участия солдат совсем потерялся от смущения, не зная, как и благодарить свою спасительницу. А пилот незло проворчал, усаживаясь за штурвал:
— На «губу» тебя надо, растяпу… — И, пуская машину с тормозов, весело добавил: — Сейчас мы тебя мамке под охрану сдадим…
ВТОРАЯ ЖИЗНЬ
Не сложилась дружба у них. Должно быть, оба виноваты, да со старшего главный спрос. Не заметил отец, как сын ростом догнал. Но когда первый раз увидел с сигаретой во рту, не тратя лишних слов, жестоко высек. Крут был. Характер что кипяток: не согревал — обваривал душу.
Только ведь яблоко от яблоньки нездорово катится… Сын затаился, но знал свое.
Пришла пора и водкой дохнуть… И снова тяжелая родительская рука прогулялась по непокорному. Да не вырвала слов раскаяния. Лишь злые огоньки запалила в протрезвевших глазах.
С тех пор бить перестал, но поздно: словам уж заказан путь там, где кулак походил. И настал день, когда в резком споре выпалил сын напрямую:
— Все, батя, кончай проповеди. Я не просился у тебя на этот свет, сам выродил. И неча мне долги считать. Дай пожить как умею, не маленький.
— Уйди с глаз, — только и сказал тогда отец, темнея лицом.
Ушел. Вздохнул вольготно. Да, видно, поспешил праздновать свободу. Жить-то не очень умел. Дружки все по-своему повернули: гулянки, выпивки, дела-делишки… Рабочий парень, а покатился по худой тропочке…
Однажды зимним вечером в дом вбежала соседка.
— Костю вашего в парке убивают, — задыхаясь, выкрикнула она.
Отец как был в домашнем, так и кинулся на улицу…
Били трое. Били профессионально, с расчетливой жестокостью. Вломился в карающий треугольник. И вовремя: собой перехватил нож, адресованный сыну…
…Как давно не обнимали его эти родные руки… Как хорошо, как легко. Но почему они так дрожат? Отчего сам он вдруг стал таким слабым и не может ответить сердечным объятием?.. Ах да, это же…
Прижавшись друг к другу, они медленно осели на стоптанный снег. Вместе с режущей болью в боку пронзила мысль о случившемся. И он едва протолкнул слова, могущие остановить сердце:
— Вот тебе… сынок… вторая жизнь… от меня — цени дороже…
А сын, обезумев от боли и горя, прижимал к себе обмякшее тело отца и, силясь подняться на ноги, бормотал рассеченными губами:
— Папа… папа… вставай, простудишься…
КТО ГОЛОВУ ПОТЕРЯЛ?
Полуденное солнце глядело на мир во все глаза, призывая к благодушию и привету. И невольно улыбалось каждому встречному…
Заметив на тротуаре новенькую кремовую панамку, я шутливо окликнул идущих впереди мужчину и мальца лет пяти-шести:
