– В самом деле?
Шелли говорила, что ее нужно заткнуть, если начнет слишком углубляться, а ему даже нравились ее лекции. Было что-то неотразимое в страстном отношении к предмету, в том, как вспыхивали ее глаза цвета мускатного ореха. Она была такой живой.
Шелли смутилась:
– Простите. Похоже, я обрушила на вас слишком много информации об Энид Вильсон. Я писала о ней дипломную работу в университете. Этот сад определенно спроектирован в ее стиле. У нее много подражателей. Возможно, и фонтан относится ко времени, когда такие сады были в моде.
– Что скажете по поводу этой чаши? Может, ее просто взорвать?
– Ни в коем случае! – испуганно воскликнула Шелли. – Вы шутите, верно?
– Да, шучу.
Неуклюже шутит.
– Не надо меня так пугать. Я уверена, что фонтан можно восстановить. Понадобятся новый насос и трубы. Хотя не знаю, как ремонтировать цемент. Штукатурить? Смолить? Я говорю про борта. Так или иначе, надо укрепить стенку вокруг пруда.
Деклан, прищурившись, посмотрел на фонтан и его окружение.
– А стоит ли он того, чтобы с ним возиться?
Можно ли вернуть к жизни сильно поврежденную вещь, сделать так, чтобы она работала, как новая? Что-то поврежденное так же сильно, как его сердце?
– Думаю, да.
– Но, может, лучше и дешевле заменить его чем-то новым?
– Вы имеете в виду сделать копию? Может, да. Или нет. Но фонтан – это фокусная точка сада. Стенка, окружающая пруд, играет ту же роль, что ограда для всего сада.
– Значит, между ними будет визуальная связь. – Деклан привык мыслить образами. В этом они были похожи.
Она смотрела на когда-то великолепный фонтан с такой тоской, что это его тронуло.
– Стыдно не предпринять попытки починить его. Терпеть не могу, когда пропадает зря что-то старинное и красивое, способное, кроме того, доставить удовольствие глазам и душе.
Деклану не хотелось, чтобы свет в ее глазах погас, но и не хотелось слишком углубляться в эти проблемы. Он вытер подошвы туфель о гравий, лежавший вокруг пруда.
– Значит, будем восстанавливать.
– Спасибо вам! – Глаза цвета мускатного ореха снова вспыхнули. На миг Деклан испугался, что она бросится обниматься, плотно прижал руки к бокам и попятился назад.
Он не прикасался ни к одной женщине с той страшной ночи, когда потерял Лизу. Онемев от горя и обезумев от отчаяния. Терпел, когда его обнимали в больнице, пытаясь успокоить, стоял как каменный, когда его обнимала мать – слишком поздно, чтобы это могло его утешить. Единственный человек, которого он обнял сам, была Дженни, его бывшая няня, ставшая ему ближе, чем родители. Дженни обнимала его, когда он рыдал, узнав, что потерял и Лизу, и ребенка, о котором так мечтал. Рыдал так, словно с этими слезами уходила последняя надежда и вся последующая жизнь теряла смысл.
