Опасный беглец. Пламя гнева | страница 34
А Дели, сердце Индии? «До Дели далеко», — говорит индусская пословица.
До Дели было близко.
Лес расступился и привел Инсура на открытое место. Две знакомые пальмы, сплетшись вершинами, отмечали начало лодочной переправы. Инсур поднялся на холм.
Светлая и быстрая Джамна делилась здесь на два неравных рукава. Плавучий мост, настланный по лодкам, вел на другую сторону. Там, на другой стороне реки, из самой воды поднимались высокие стены красного камня. Это был дворец старого шаха, правителя Дели. За дворцом — белое здание европейской резиденции, а там, дальше, — дома, каналы, мусульманская мечеть, тесные улицы базара, индусские храмы и снова дома.
Большой город лежал на равнине, на другом берегу реки.
Стена подковой опоясывала город, — каменной подковой на семь с половиной миль длины, с глубокими прорезами ворот в пяти местах: Кашмирские ворота, Лагорские ворота, Кабульские ворота, Аймерские, Южные… Дорога в Кашмир, дорога в Кабул, дорога в Лагор — на север, на запад, на юг, на восток, — все дороги Срединной Азии вели через этот город.
Это был Дели — древняя столица Индии.
Там, за высокими тёмнокрасными стенами, в великолепном дворце доживал свой век бессильный и согбенный старик, Бахадур-шах, последний правитель из династии потомков Тимура. Старший сын Бахадур-шаха умер, и Ост-Индская торговая компания запретила шаху назначить наследником другого сына. Совет лондонских купцов постановил: со смертью Бахадур-шаха положить конец древней династии. Шах Дели умирал без наследника, и английский резидент терпеливо дожидался часа, когда он сможет, наконец, переехать из резиденции во дворец со своей счетной конторой.
Ауранг-Зеб, Надир-шах, жестокие завоеватели Азии, ступали по камням этого города. Персы, афганцы, махратты прошли через него. Дели когда-то назывался Индрапутрой, сыном грозного Индры, и был гордостью индусов, потом стал Шеханабадом, оплотом мусульман. Арабские и тюркские архитекторы строили его мечети, план его знаменитого дворца чертил сам шах Джехан.[9] Этот город стоял и был славен, когда Лондона еще не было на свете, а Париж был только кучкой жалких глиняных хижин на берегу безыменной реки.
После афганцев, персов, махраттов пришли британцы. Город притих. Британцы были скупы на слова и щедры на смертные приговоры. Город стал сумрачен. Заглох шум его крикливых уличных процессий, оскудели лавки базаров. И Шеханабад и Индрапутра равно стали историей. Великий город терпел британского полисмена у стен мечети и британского резидента у стен дворца.
