— Мешки! — приказал саиб афганцу.
Афганец пронес по двору два длинных мешка, скрепленных вместе и похожих на гигантские кожаные шаровары. Что-то живое билось в мешках, ворочалось и визжало.
— Крысы! — расширив глаза, сказала Леле младшая ткачиха.
— О-о!.. О-о!.. — Снова ужасный вой послышался за оградой. Мешки, набитые голодными крысами, натянули старику на ноги.
— Отпустите! — вопил повар.
— Где пояс Гордон-саиба?..
— Не знаю, клянусь, не знаю!.. — хрипел индус.
Мешки ходили, как живые. Крысы, с визгом облепив ноги бедного повара, терзали его тело.
Скоро стоны за оградой затихли. Повара протащили за ноги через весь двор. Он потерял сознание.
Маленький саиб обошел заключенных. Люди стояли под солнцем долгие часы без пищи. У одного руки были скручены веревкой за спиной и к рукам подвешена тяжелая гиря. У другого веревка стягивала всё тело, крепко прихватывая левую ногу. Он стоял на правой ноте, согнувшись, с кладью кирпичей на пояснице. На обнаженной спине у него запеклись раны от солнечных ожогов. Третий, самый крайний, висел, привязанный за руки к поперечному брусу. Свесив голову набок, он часто-часто дышал и изредка дергался, словно в судороге.
— Третий день им не дают воды, — сказала старшая ткачиха. — Это крестьяне, не заплатившие налога.
Маленький саиб обошел всех. Он велел посыпать солью спины самым упорным и ушел.
«Скоро придут и за мной», — думала Лела. Она ждала до вечера. Но солнце зашло, и никто о ней не вспомнил.
— Сиди тихо, девушка! — сказала ей ткачиха. Может быть, маленький саиб не так скоро вспомнит о тебе.
Лела быстро изучила свою тюрьму. Скоро она знала все ее закоулки, места пыток, подвалы и глубокую нишу за решеткой, в толстой стене, где лежали больные.
Один заключенный с первых дней привлек ее внимание. Он сидел в углу двора один, отделенный от всех невысокой глиняной оградой; сидел на корточках, равномерно покачиваясь взад и вперед, и тихо тянул одну и ту же ноту, не то мычал, не то пел без слов, точно немой. На лбу у него, из-под белой тряпки, которой была повязана голова, виднелись три поперечные черные стрелы.
«Неприкасаемый!» — поняла Лела.
Никто не подходил к заключенному. Метельщики улиц — мехтары низкой касты, — кожевники-чамары, пахнущие кожей убитых животных и потому тоже нечистые, даже люди касты «пасси» — чистильщики выгребных ям, — и те не смели коснуться его. Он был пария — человек самой низшей из всех каст Индии. Он не имел права напиться воды из общего арыка. Сторожа далеко обходили его, чтобы невзначай не коснуться краем одежды. Коснувшись парии, человек тотчас становился таким же парией. Хлеб ему кидали издали.
