– Как раз между ужином и чимаром перепроверю уравнения, – поморянин щёлкнул выключателем в подлокотнике, проверяя, работает ли лампочка над его сиденьем. – Мне-то чимар или, ещё лучше, ергач со сливками, подавай хоть в любое время суток, но чтоб чимар общеупотребительно подавали на ночь, слышу первый раз.
– Это уэли́хский чимар, – на этлавагрском со странным выговором объяснил один из соседей, предположительно уэлихский же старейшина, если судить по длинным седым космам, перехваченным лентой, и по жидкой бородёнке, пущенной в три косички с вплетёнными цветными бусинами. – Наш доподлинный чимар, его можно пить с утра до вечера, не то что ди́нландский или, того хуже, са́ликский.
В доказательство своих слов, старец извлёк из стоявшего перед ним на металлическом полу мешка обтянутый тканью термос, четыре крошечных тыковки, четыре металлических трубки, и кусок замши. Пальнатоки вспомнил, что тыковки назывались «гуампы».
– Делай, как я! – шепнул поморянину йомс. – Иначе обидишь!
Старейшина обтёр трубочки и края тыковок куском подозрительного цвета замши, протянул тыковку с трубкой старичку с бородой поокладистее напротив, затем Пальнатоки и Самбору. Каждый взял тыковку обеими руками.
– Уюни́ фемнге́й та кюэн, ку́вен та трипантю, – сказал старейшина, открывая термос.
Остальные кто более, кто менее удачно повторили его слова, вдыхая резковатый, но приятный трявянисто-медовый запах.
– Значит, «Пусть сегодняшний рассвет будет для нас не последним», – объяснил старец и принялся разливать напиток по тыковкам, начиная с соседа напротив.
Когда он шагнул через проход, чтобы плеснуть чимара Пальнатоки и Самбору, обнаружилось, что его босые ступни странно повёрнуты вовнутрь, так что вождь ходил на их внешней стороне, как мегатерий[78] винландских степей. Ни по цвету, ни по вкусу непохожий на настоящий саликский чимар (хотя вполне годный для питья) напиток полагалось тянуть через увесистые серебряные трубочки. Пальнатоки заметил, что часть жидкости почему-то течёт ему в рукав: тыквочка треснула. Это обстоятельство вызвало неожиданную суету старейшины, попытавшегося промокнуть йомсов рукав той же подозрительной замшей, что-то печально бормоча по-уэлихски. Скомкав порядок чимаропития и даже не познакомив участников между собой, старец собрал опустошённые тыквочки и трубочки соседей обратно в мешок, забрался с ногами на своё сиденье, сел там на корточки, и нахохлился, как больной напугай
