Ребенка похоронили, и Вера Степановна последний раз горько зарыдала на его могилке на Волковом кладбище.
Вернувшись домой, она сравнительно скоро успокоилась. Впрочем, все, напоминающее ей о ее сыне, включая его кроватку, тщательно убрали и спрятали.
Религиозная по натуре и воспитанию, Вера Степановна нашла себе утешение в молитве.
Кроме того, когда она могла уже рассуждать спокойно, она поняла, что смерть ребенка не была неожиданностью. Он был всегда болезненный и хилый, а воспаление, или даже, как определил Столетов, паралич мозга, если бы и мог быть излечен, оставил бы на всю жизнь след в ослаблении умственных способностей мальчика.
«Лучше смерть, чем идиотизм!» — мысленно повторила она утешение Василия Яковлевича.
Страшное, хотя не наружное, а внутреннее впечатление произвела смерть сына на Осипа Федоровича.
Мучимый угрызениями совести, он прямо видел в этой смерти кару неба, поразившую за грех его одного и ни в чем не повинную его жену.
Эти мучения еще более усугублялись, эти мысли еще сильнее жгли его мозг, так как он принужден был скрывать их от жены, стараясь при ней казаться спокойным, даже веселым.
Предсмертное письмо баронессы фон Армфельдт несколько раз приходило ему в голову, но он не допускал и мысли о возможности напомнить о нем Вере Степановне.
Ему казалось даже, что она теперь несомненно раздумала брать ребенка женщины, которую, быть может, даже наверное, она считает не только виновницей, проведенных ею страшных месяцев, но и причиной смерти ребенка, последовавшей за грехи его отца.
Свою мысль об этом он приписывал и жене.
Если он сам обвинял себя, как же она могла поступать иначе?
Так думал он.
Осип Федорович считал даже, что это к лучшему.
Присутствие в доме дочери Тамары, казалось, будет все-таки напоминать ему, а главное его жене о пережитых мучительных месяцах.
Он понимал, что эта мысль эгоистична, но не мог отрешиться от нее.
Сам он не оставил мысли позаботиться о дочери баронессы и таким образом хотя наполовину исполнить просьбу покойной, но и в этом смысле не решался заговорить с женой, сделать же это от нее тайно ему было неприятно — он еще тогда, после слышанного им разговора между Тамарой и князем Чичивадзе и почти исцеления от его пагубной страсти к первой, решил не иметь более тайн от своей жены.
Таким образом, он откладывал день ото дня свой визит по адресу, находившемуся в письме баронессы, и даже полузабыл этот адрес, так как письмо находилось у его жены, а спросить его, повторяем, у него не хватало духу.
