Запах ландышей, распространяемый ее волосами, начинал одурять его.
— Что там не уметь! — воскликнула она. — Выдерни все шпильки, и дело с концом!..
И шаловливо смеясь, она опрокинула голову ему на колени.
Он медленно начал вынимать шпильки. Когда он вынул последнюю, по его коленям рассыпались душистые волны роскошных волос.
— Готово! — задыхаясь от волнения, проговорил он. Он отвернулся, стараясь не смотреть на нее.
Она между тем не поднимала головы и, по-прежнему опрокинув ее, напротив, неотводно смотрела на него своими светящимися в полумраке, царившем в гостиной, как у кошки, глазами.
Он чувствовал, как его кровь, подобно огненной лаве, быстро неслась по жилам и невыносимо жгла его.
— Тамара, пусти! — простонал он, стараясь встать.
— Поцелуй меня прежде… — шепнула она.
«Кто, кто спасет меня от этой пагубной страсти, от этой обольстительницы», — думал он, хватаясь за голову и входя в спальню жены.
Вера Степановна уже спала. Он остановился возле ее кровати и с каким-то содроганием смотрел на побледневшее, когда-то дорогое ему лицо.
Сердце его болезненно сжалось.
Ее длинные темнорусые косы свесились с подушки, в правой руке был зажат носовой платок.
— Она плакала, — прошептал он, наклоняясь к ее лицу. Опущенные ресницы были мокры, на одной щеке застыла крупная слеза.
Он опустился на колени и припал губами к ее руке.
Она не шевельнулась, только вздохнула и что-то прошептала во сне.
Как шальной, вышел он из спальни и, не раздеваясь, лег в кабинете.
С этого вечера его жизнь сделалась буквально адом.
С одной стороны — страдания жены, с трудом скрываемые ею, с другой — становившаяся с каждым днем очевиднее измена безумно любимой женщины.
Почти всегда, заходя к ней, он заставал ее в обществе князя Чичивадзе.
Он терпел сколько мог, и только тогда, когда его положение стало уже совершенно невыносимым, он начал умолять ее сжалиться над ним и уехать вместе за границу.
Он решился бросить семью, практику, чтобы только прекратить эту пытку.
Баронесса ответила на его мольбы смехом и заявила, что не намерена покидать Петербурга из-за того только, что ему представляются разные небылицы.
Он до того вспылил, что чуть не ударил ее.
Кончилась эта сцена как обыкновенно: одна ласка с ее стороны, и он вновь всецело попал под ее очарование.
Знакомые, встречаясь с Пашковым, двусмысленно улыбались, намекая на «новую пассию» баронессы фон Армфельдт. Каждый подобный прозрачный намек был ударом его самолюбию.
Молчаливое страдание его жены причиняло ему тоже адские муки. Ее исхудалое личико, большие грустные глаза, избегавшие его взгляда, доводили его до слез. Он любил ее как сестру, как дочь, и каждый ее вздох больно отзывался в его сердце.
