Может быть, если бы Тамара обращалась с ним так же, как с другими, ему было бы возможно уйти от нее, но он не обольщал себя, что на него обращено больше, чем на остальных, внимания. Его первый разговор с нею, ее любезные приглашения, взгляды, часто останавливаемые на нем даже во время беседы с другими, и, наконец, что-то необъяснимое, чувствуемое нами, когда женщина дает нам понять, что мы ей нравимся — все это заставляло его иметь не только надежду, но прямо уверенность, что она полюбит его.
В те редкие минуты, когда его рассудок говорил громче сердца, ему ясно представлялось все сумасбродство подобных надежд. Могла ли эта красавица, имеющая десятки мужчин у своих ног, отдать свою любовь именно ему, человеку, ничем не выдающемуся?
В такие минуты он клялся не ходить к ней больше, а сам считал дни и часы до следующего свидания.
Власть Тамары над ним являлась каким-то колдовством — до того невероятно было в тридцать пять лет так скоро и так слепо подчиниться женщине. Ведь он совсем не знал ее прошлого, которое при ее красоте и старике муже едва ли было совсем безупречно. Из случайно подслушанного разговора на балу он, напротив, мог заключить совершенно иное.
Иногда его охватывали самые страшные подозрения, но вспоминая ее милую, детскую улыбку и ясный взгляд ее чудных глаз, он снова верил в ее чистоту, верил безусловно и безгранично.
Прошло две недели. Обе пятницы Осип Федорович был у нее, заслушиваясь звуками ее голоса, упиваясь взглядами ее чудных глаз, порой с невыразимою нежностью обращенных на него.
О портрете у них не было сказано ни слова.
Молодой граф Шидловский, по-видимому, сильно ревновал к нему и ходил, как опущенный в воду.
Несмотря на то, что баронесса приглашала Пашкова бывать у нее чаще, чем один раз в неделю, он еще крепился и не решался поехать к ней, когда она была одна.
Раз как-то вечером, возвращаясь с визитов домой, он вдруг почувствовал сильную тоску при мысли, что почти неделя остается до обычного свидания с Тамароюи велел кучеру ехать на Сергиевскую.
В одном из домов этой, по преимуществу, аристократической улицы Петербурга и жила баронесса.
Войдя в переднюю, он осведомился у горничной, отворившей ему дверь:
— Дома барыня?
— Дома-с! — так смущенно и нерешительно ответила она, что он невольно спросил ее:
— Есть кто-нибудь у вас?
— Их сиятельство граф Виктор Александрович.
Быстрая мысль мелькнула в голове Осипа Федоровича.
Он остановил горничную, хотевшую доложить о нем, сунул ей в руку кредитную бумажку, полученную за последний визит, и вошел, быстро миновав залу, в гостиную.
