— Это очень показательно. Два наваждения спутались: страстная ревность и рассудительная забота о деньгах. Вы паникуете, кидаетесь топиться, но только горькая морская вода заполняет ваши легкие, как вы хватаетесь за соломинку этих наваждений.
Ах, этот голос, чертовски мягкий и шуршащий, словно тающая пена на пляже, гонимая бризом. Эти дряблые губы, как у подводных созданий. Я чувствую, как морская вода заполняет мои легкие, я чувствую, как перехватывает дыхание. Я задыхаюсь, меня душит. И тем не менее я стараюсь твердо произнести спасительные слова:
— Это кошмар, дурной сон, и только.
Губы двигаются медленнее. Голос затихает и становится ниже, как из-под иглы на останавливающейся пластинке.
— Сон? Тогда проснитесь. Вам нужно всего лишь проснуться.
— Я не могу.
Я могу лишь захлебываться в солоноватой и теплой воде Гольфстрима. Крепкие руки поднимают меня над волнами и выносят на пляж.
Мой отец.
— Это только испуг, и все, — кричит он матери, бросившейся к нам.
Тон его голоса заставляет думать, что он находит мою неудачу забавной. Он опускает меня на землю, я выплевываю воду. Горло и нос горят.
— Ах, Бубба!
Мать становится на колени и прижимает меня к себе. Мой подбородок касается ее нагретого солнцем плеча, слюна стекает по ее белоснежной спине.
— Бубба, Бубба, я так испугалась! Никогда не делай так больше, слышишь!
Очаровательный голос, мягкий, певучий акцент южанки из Джорджии. Все слова округлены, смягчены. Просто музыка. И я понимаю, что ее страх реален. Из-за него она оставила свой огромный зонтик от солнца. Она проводит под этим зонтом все время, когда мы приезжаем из Майами на пляж. Она никогда не заходит в море. Никогда не принимает солнечные ванны, никогда ее нос не розовеет и не обгорает. А сейчас, и причем из-за меня, она распростерта под солнцем.
— Чудная картина, — замечает мой отец.
Я сломлен, я пытаюсь высвободиться из ароматных и нежных объятий.
— Все нормально, мама, клянусь. Все прошло.
Я отстраняюсь. Отец указательным пальцем приподнимает за подбородок мое лицо и подмигивает.
— Браво, Бубба. Ты больше не боишься, верно? Ты готов вернуться в воду и плыть чуть ли не до Европы, не так ли?
Я щурюсь от солнца и смотрю на него, стоящего в потоке света. Золотистый отблеск зубов позволяет понять, что он улыбается.
— Конечно, — подтверждаю я.
Мать поднимается.
— Том Хаббен! Если ты испытываешь желание научить своего сына тонуть, я буду тебе благодарна, если это произойдет не в моем присутствии. Я не могу это видеть!
