В комнате было светло и празднично. Ничего нигде не валялось. Через спинку кровати было перекинуто выглаженное мамой Олино любимое платьице с карманчиком.
Бывало, только мама возьмет шитье в руки, Оля уже просит, чтобы ей платье с карманчиком сшили, как будто ей нужно было не платье, а только карманчик.
Мама положила на комод новую дорожку, вышитую еще до войны, а на комоде в рамке поставила карточку отца.
Мы гордились этой карточкой. Папу снимал не простой фотограф, а фотокорреспондент после того, как он дал скоростную плавку.
Папа смотрел на меня двумя парами глаз; одни, большие, темные, налезли на лоб — это очки-стекла сталевара, — а под ними папины веселые глаза; он не то журил ими, не то подшучивал, будто видел, как меня окатили водой…
А через несколько часов ничего этого не стало — ни прибранной комнаты, ни цветов на подоконнике, ни хлеба, принесенного мамой, ни рамки с фотографией отца…
Весь мир знает, как это произошло.
В солнечный августовский воскресный день тучи фашистских самолетов налетели на Сталинград. Они сбрасывали фугаски на каменные здания и обшитые тесом домишки, на больницы и гостиницы, склады и школы.
Несколько суток густое пламя подожженной нефти бушевало над Волгой.
В городе не унимался огненный ураган…. Утром мама принесла хлеб, одела Олю, потом сказала, что пойдет в школу.
Мне так и не пришлось учиться в нашей школе. С начала войны в ней разместился госпиталь. Первый свой школьный год мы проучились на квартире учительницы, поэтому я еще ни разу не сидел за партой. Но в школу мы все равно бегали. Нас пускали в палаты разносить раненым чай. Они пили чай, а мы в это время говорили им стихи наизусть. Там же из марли мы катали бинты.
Мама ушла, а я с Олей играл около дома в догонялки. Потом Оля съела кашу, я помог ей снять платье с карманчиком, и она улеглась спать.
Все это началось, когда Оля спала. Она проспала тревогу.
Прерывисто гудели гудки.
Я уже привык к тревогам и не будил Олю. Но эта тревога оказалась непохожей на прежние. Разом застрекотали зенитки. Все завизжало, закружилось. Бомбы рвались совсем рядом. А потом так бабахнули, что наш домик закачался, как будто подо мной вместо крашеных половиц — качели и я лечу вниз с большой высоты.
Из окон со звоном полетели стекла. Мне показалось, что кто-то барабанил по крыше.
Я бросился к Олиной кроватке. Она проснулась у меня на руках и заплакала.
— А ты не плачь. Сейчас будем в прятки играть.
