Это было сделано так. Спрашиваю Кусикова, в чем причина ссоры. Сандро уверяет, что причины нет. Ему самому невдомек. Просто Есенину что-то почудилось, чего и не было. Только эти общие слова, ничего вразумительного я не услышала.
— Помириться,— спрашиваю,— хотите?
Сандро ответил, что был бы только рад, но что это «едва ли возможно».
(Решаю мысленно: «Для упрямца и впрямь невозможно».)
А Сергей? Что он расскажет о причине ссоры?
Ответ самый неожиданный:
— Я знаю: Кусиков. хочет меня убить. Да-да-да! Хочет убить!
Это есенинское «да-да-да»! звучит совсем особенно. Я еще в те дни пробовала воспроизвести, но не давалось. Звучало вроде бы так: все три «Д» очень твердые, как бы с усиленной взрывностью звука; «А» в первом «да» — обычное краткое «А», как, например, в первом слоге слова «давай». Но во втором «да» гласный звук беглый, сильно редуцированный (как второе «А» в слове «лава»); в третьем «да» — нормальное ударное «А».
Я частенько слышу у Есенина это его «да-да-да!», когда он хочет мне что-нибудь внушить, иной раз сам не слишком веря внушаемому. Словно бы не другому внушает, а себе.
— Да-да-да! — повторил он еще раз: — Хочет убить!
Я, однако же, не поддаюсь: слишком уверена, что дикая мысль, будто Сандро хочет убить его, Есенина, не просто выдумка, не какая-нибудь «друзей клевета ядовитая»: она порождена болезненным самовнушением и ничем другим.
Я и сегодня не понимаю, как мне удалось так легко — и полностью — разубедить Сергея в его нелепом крепко внедрившемся подозрении. Думаю, помогла его собственная загнанная в глубь сознания жажда примирения. Или вера в мою безоговорочную преданность?
Я, кстати, и Есенину, и Кусикову дала понять, что «враг» сам спит и видит помириться — но не хочет сделать первый шаг. И тому и другому сказала: «Кто из вас умней, тот первый протянет руку вчерашнему врагу...»
Сцену их примирения я не видела. Мне было рассказано, что «враги» одновременно протянули друг другу руки.
Воображаемую обиду простить не трудно. Другое дело обида, наносимая намеренно, обдуманно. Такую Есенин не прощал.
ЛИМА САВАХВАНИ
Разговор этот шел у нас в моей комнате в Хлебном — в апреле или мае двадцатого года.
— Кстати,— говорю я,— мне давно хотелось у вас спросить: кто такой «Лима Савахвани»?
— То есть, как это «кто»? — вскинулся Сергей.— Это же... Но вам стыдно не понять. Ведь это по-еврейски.
— По-древнееврейски, что ли? Ну, девочек древнееврейскому не очень-то учили. Хотя мне как раз повезло. Я знакомилась в подлиннике с «Ветхим Заветом»... Прочла все «Пятикнижие», «Пророков», «Книги царств»... Да и Бялика кое-что. И все же мне невдомек.
