О любви | страница 10
Елена пошла в театр сиделкой.
Она любила режиссера и жалела его за изнурительные репетиции, за то, что трудно пробить хорошую пьесу, за эгоизм актеров, за нерасторопность постановочной части, за несправедливые придирки критиков. Но и актеров, и постановочную часть, и зрителей она тоже любила и понимала и всем старалась помочь.
С неприязнью она относилась, пожалуй, только к критикам, да и то потому, что никого из них не знала лично.
Театр же казался ей лабораторией, где в трудах и муках одержимые люди ищут истину.
Она подружилась с двумя молодыми актрисами, уже известными, но бедными. Дружба эта была не совсем равноправной. Актрисы, бедные, но уже известные, позволяли юной билетерше любить себя, таскать из буфета бутерброды и переживать свои неприятности — тем отношения и ограничивались. Одна из актрис как раз и называла Ленку «мой пудель».
Но проблема равенства в дружбе пуделя не волновала…
У остальных девчонок с этой Ленкиной работой возникли богатейшие возможности. Их юные мыслящие физиономии светились теперь в театральном зале на всех новых спектаклях.
Должен признаться, служебным положением Ленки изрядно попользовался и я.
Мне больше не надо было заботиться о билетах. В указанный день я приходил в театр, становился чуть поодаль от контроля и со спокойным достоинством ждал. Из толпы, осаждавшей вход, высовывалась знакомая ладошка, махала энергично, и я протискивался к дверям, стараясь не замечать нищенские взгляды искателей мест. А Елена тащила меня за рукав, приговаривая деловито:
— Разрешите, товарищи… Будьте любезны…
И — волшебное слово контролерше:
— Это к Ивану Петровичу.
Или:
— Это от Ивана Петровича.
И я шел следом, стараясь иметь лицо человека, нужного Ивану Петровичу.
Я проникал даже на служебные просмотры, даже на генералки, то есть туда, куда попадают лишь лучшие люди из театралов.
Впрочем, и в такие дни театр был полон — лучших людей в Москве много.
Поскольку среди лучших есть еще и избранные, в партере я не сидел. Честно говоря, и на балконе я не сидел. Вообще в тот год в знаменитом театре я не сидел — уступал кресла людям, более близким загадочному Ивану Петровичу.
Но уж стоял я со всем возможным комфортом. Ибо, пока Ленка проводила меня внутрь, другая билетерша, ее сообщница, стерегла на балконе отрезок барьера, куда я мог с удобствами пристроить локоть. Могу гордиться: на бархате обивки среди многих проплешин есть и одна моя…
Грешный человек, я в жизни довольно часто пользовался блатом.