Дагбаев рассмеялся, но при этом весь как-то сгорбился и сник.
— И по этому поводу вас еще может пощупать милиция, — с едкой усмешкой добавил Николай.
— Я не знаю ни о каких сокровищах! — Степан достал из кармана мятую пачку «Шипки» и закурил, пуская дым изо рта и ноздрей, так что в его глазах появились слезы. — Да и к убийству это не имеет никакого отношения. Так что ментам ко мне прицепиться будет не за что. Хотя, возможно, о чем-то таком знал Федотов. Мы ведь, Николай, как с ним познакомились? Это было лет десять назад, когда он прочитал мою статью в журнале «Наука и религия». В ней шла речь деревянных старинных табличках, с зашифрованными на них надписями на древнетибетском языке, оставшихся после смерти Доржиева. Авган хранил их в доме одного из своих приближенных лам, и перед кончиной в тюрьме Улан-Удэ наказал забрать их моему отцу, чтобы он хранил их как зеницу ока у себя до лучших времен.
Отец перепрятал их на чердаке нашего дома, но, перед смертью, в свою очередь, завещал их мне с тем же напутствием, что Доржиев дал ему. Так вот, к статье я приложил и несколько снимков этих табличек. За то время, что они у нас в доме хранились, мне удалось расшифровать там всего несколько фраз, и все они сводились к каким-то путешествиям во времени и пространстве, которыми владели составители этих табличек. В статье я написал, что сами таблички давно утрачены, остались лишь те фотографии, которые были мною опубликованы. На самом деле таблички тогда все еще хранились в доме моего отца, где до сих пор проживает мой младший брат. А написал я так специально, потому что боялся, что советская власть может их попросту конфисковать, чтобы не будоражить память верующих. Черт меня дернул вообще написать эту статью!
Дагбаев приложился прямо к бутылке и, после приличного пропущенного глотка, продолжил:
— Ну вот, потом по следам этой статьи сюда и приехал Федотов, представился тайным хранителем Дацана Гунзэчойнэй и учеником Доржиева. Слова свои он подтвердил серьезно, показал мне фотографии, где он был снят с Доржиевым, его письма, в том числе и к нему самому. Как историк Российского буддизма, я хорошо знал почерк Доржиева и не мог ему не поверить. А, надо сказать, что в то время я только что разошелся с женой, и Джамцхо поддержал меня в моем горе материально ну и, — при этих словах Дагбаев гулко щелкнул себя пальцем по своей гадючьей шее, — морально. Ну, я, будь неладен, и раскрылся перед ним, как последний олух, всю правду про таблички рассказал. Тогда он предложил мне кругленькую сумму за эти таблички и пожизненную поддержку, типа пенсии, сказал, что у него они будут храниться надежно. Я поверил. Мы хлопнули по рукам, я съездил в Улан-Удэ, привез ему эти таблички. Так началось наше знакомство.
