В силу всего этого оберегатель Клодюнчик плелся глубоко сзади, оставляя «тете Воле» пространство для сомнений и одиночества.
Поглощенная удивительно правильными геометрическими траекториями падающего снега, Воля совсем было хотела послать Думу к чертям собачьим и ехать с Клодюнчиком в Андроников монастырь: вглядываться в неровные сероватые стены, любоваться на незамерзающую, темную, мутненькую, однако приязненную каждой клеточке губ и носа даже и своим фруктово-гнилостным запахом Яузу… Как вдруг из-за милицейской будки, отгородившей вместе с красно-полосатым шлагбаумом от остальной Москвы запретный Георгиевский переулок, наполовину высунулся Натанчик.
Он стал делать Воле странные знаки руками и даже два-три раза выставил из-за будки и согнул в колене ногу.
Воля фыркнула, но, вместо того чтобы развернуться и ехать в Андроников – назло себе, назло дрыгающему руками-ногами Натанчику, – пошла к пустовавшей в то утро милицейской будке.
И здесь утро рухнуло. Покосился и упал набок величественный дом (несправедливо обзываемый окрестными жителями «Думпланом» и «Дубдумом»), взметнулся грязненький снег из-под колес…
Воля – исчезла!
Джип «Патриот», на ходу подхвативший Волю Васильевну, отвалил от обочины так быстро, что ни Жан-Клод-Ив, ни все еще прячущийся за милицейской будкой Натанчик ничего предпринять не успели.
Тут же, вслед за «Патриотом», подъехала зачуханная «девятка», хрустко втянула в себя, едва не обломав ему длинные ноги, Клодюнчика…
Натан же Игоревич Гримальский за милицейской будкой как-то затерялся, присох. Да, может, он в то утро и не желал никому особо показываться на глаза.
Резвость похищения и радость нового поворота дел какое-то время несла Волю как на крылышках. Она даже собиралась крикнуть двум хватавшим ее мужикам: «Я и сама так хотела!» Но тут ее больно ударили под коленку, потом по шее, потом туго затянули черной тряпкой глаза. Радость новизны стала исчезать…
Сошел на землю уже не вечер-вечерок – сошел полнообъемный, с густыми озерами темноты вечер, – когда автор работы о терроризме спустился на станцию метро «Площадь Революции».
Он сильно мучился. Эссе о терроризме, решенное им в элегических, даже библейско-античных тонах, никого особо не устроило. Всем хотелось определенности. Или ты за корчевание террора, или сам – пособник… В одной из редакций ему так прямо и вывалили: «Вы нам родину, родину террора укажите! Главную, так сказать, территорию его! И в придачу – нации, к террору наиболее склонные, обозначьте. А то у вас все – виноваты, какой-то античный хаос, библейские побасенки, то да се…»
