Клава, вспомнив о смерти отца, всхлипнула.
Она откинула косы на плечи, опустилась в тишину, заполнившую избу.
Тикали ходики на стене, доносилось ровное дыхание Софии Алексеевны.
Теперь они остались вдвоём — Клавдия и мать. Всех братьев — Ивана, Павла и Дмитрия — забрали на войну, а сестра Валентина ушла на заработки в город.
Как они там на войне? Что с ними? Клава не знала, письма от братьев приходили редко, а в последние два месяца не было ни одной весточки.
Клаве стало грустно, тоскливо, она тихо заплакала.
Тёплые слезы стекали по щекам, попадали в уголки губ, девушка чувствовала их солоноватый вкус.
И Клава опять вспомнила бабу Варю, пришло на ум, как та однажды говорила, утешая её:
— Плакать без какой-либо причины, ягодка моя, грех, — вздыхала бабуля. — И понапрасну слёзы лить — тоже грех. Пуще же всякого греха грех — это унывать, запомни, моя касатка. Господь даровал быть на земле — живи да радуйся; не кипятись по пустякам, не нервничай, не унывай; жизнь — благо, живи с улыбкой! А коли невмоготу станет, тогда, касатка моя, иди в храм, там найдёшь помощь и защиту.
Клава застыдилась своей слабости перед любимой бабушкой Варварой, будто та увидела её слёзы и укоризненно покачала седой головой.
Девушка вытерла глаза, встала с кровати, прошла в горницу, бросила быстрый взгляд на своё отражение в зеркале, и, ощутив неизбывную теплоту родной избы, улыбнулась.
Дом у Осокиных большой, настоящий пятистенок, из брёвен лиственницы. Брёвна внушительного размера, их, казалось, никогда ни какое время не возьмёт в свой тлен. Ставил избу ещё дед Анатолий.
— Что это я и в самом деле раскисла! — обронила вслух Клава. — Хватит горестей да печалей. Устрою себе праздник!
Она скоренько умылась, расчесала волосы, привела себя в порядок, оделась тепло по-осеннему — на дворе уже начался октябрь.
София Алексеевна ещё спала.
Клава положила на стол записку для неё: «Мама, я ушла в Троицкое».
В селе Троицком, до него от Чурова ходьбы вёрст пять, уцелела церквушка каменная. Её не сломали по удалённости места от города. В ней служил отец Николай, который знал и помнил бабушку Варвару.
Когда Клава вышла из избы и окинула взглядом улицу, то ахнула: причудливый иней покрыл собой всю округу. Белели ступеньки крыльца, серебрилась зелёная отава на лужке, изящная бахрома обрядила ветки рябин, тополей и ещё не опавшие кусты роз, тропку, тянувшуюся от крыльца и до самой дороги посреди деревни.
Вдали за овинами застыло чернолесье — всё белое, пушистое, будто вынутое из счастливой сказки и аккуратно поставленное на землю.
