Гроза зреет в тишине | страница 19
Так и молчали они, как чужие, на краю перрона, среди людского горя, смеха и слез. И только когда голосистая медь оркестра расплескала над головами людей всем памятный марш, вздрогнула Наташа и обвила руками шею Михаила. А когда тронулся состав и бросились следом за ним солдатки, она тоже молча побежала рядом с вагоном, пока дорогу ей не преградил высокий станционный забор. И тогда, перекрывая все голоса и грохот колес, долетел до Михаила родной голос:
— Жду-у-у!..
...Михаил вздрогнул и раскрыл глаза. Ему вдруг показалось, что голос Наташи прозвучал где-то рядом, в чужой, трофейной машине. Затаив дыхание, он лежал и ловил каждый звук, каждый шорох.
Но и в машине и вокруг было тихо. Спокойно тикали часы в шоферской кабине, отсвечивая фосфором стрелок, да где-то далеко зловеще переговаривались пулеметы.
И все же беспокойство, которое так неожиданно закралось в сердце, не оставляло старшего сержанта. Что-то тревожило его, и он, чтобы отвести от себя эту тревогу, осторожно сед и посмотрел в открытое окно.
...То, что он увидел, на какое-то время заставило Михаила оцепенеть. Шагах в десяти от машины лежал человек и при слабом зеленом свете фонарика разглядывал карту, разостланную на траве. На карте чернели пистолет и компас.
И пистолет и компас были немецкими, в этом Михаил ошибиться не мог. Но кому они принадлежали? За последнее время такие вещи попали в руки многих наших людей.
Осторожно взведя затвор автомата, Шаповалов на мгновенье задумался. Что делать? Стрелять? Нельзя. Можно убить своего. Окликнуть? Тоже нельзя. Если это немецкий разведчик, то он тут не один, а если даже один, то легко сможет удрать: вокруг — кусты. Остается одно: подкрасться к неизвестному как можно ближе и посмотреть...
Но незнакомец опередил Шаповалова. Фонарик почему-то вдруг выпал из его руки, лег на карту лампочкой вверх, и Михаил увидел эсэсовскую фуражку с высокой тульей и узкий белый крученый погон на черном плече. Освещенное лицо эсэсовца было перекошено, ощеренные зубы крепко сжаты. Казалось, что кто-то сзади всадил ему в спину нож.
— О, майн гот! — долетел до Михаила сдавленный стон, и голова эсэсовца, как скошенная, легла на карту.
«Раненый немец? Как мог он очутиться здесь, за рекой?»
Михаил осторожно тронул дверцу. Она открылась легко, без единого звука, и он, держа автомат наготове, вышел из машины. Немного постоял, прислушиваясь и озираясь, потом тихо-тихо подкрался к немцу.
...Это был полковник-эсэсовец, рослый и грузный. Уткнувшись лицом в карту, он лежал без сознания. У него, кажется, была перебита правая рука. Она неподвижно лежала на земле, вывернутая ладонью вверх, и ее пальцы даже при свете зеленого фонарика казались черными.
