Это донеслось до Гольчинского и при встрече с Новосельским он нанес ему несколько ударов саблей, причинив ранения. По суду Гольчинский должен был лечить своего противника за свой счет, Новосельский же был приговорен к штрафу в 15 гривен за непристойную похвальбу…>[90]
Прошлым веком заканчивается у нас существование колдовства официального т. е. мало-помалу оно теряет свой юридический смысл и процессы по этому поводу прекращаются. Не трудно заметить из приводимых нами процессов, что в отношении к ним заметна какая неустойчивость, колебание самих судий: на ряду с обычным почти порицанием предрассудков и веры в «бабьи» чары, встречается еще такой факт, как оправдание Комарницкого, хотя его можно назвать исключительным. Юрисдикция в отношении колдовства вступает в новую фазу, освобождаясь от средневековых взглядов на этот предмет. Статьи действующих еще в ту пору судебных кодексов, налагающие очень строгие наказания за чародейство, остаются большею частью мертвой буквой и применяются лишь в особых исключительных случаях; обыкновенно дело ограничивалось наложением церковной эпитимии, денежного штрафа, телесным наказанием. Судебные уложения городского устава полагали между прочим такое требование: «ренегат, отрекшийся от веры, должен быть сожжен. Та же казнь назначается и для чародеев». >[91]
В дополнениях к кодексу Магдебургского права говорится то же самое еще с большей определенностью и полнотой. «Если бы оказалось, ‑ так гласит XIV ст., ‑ либо учил чародейству другое лицо, или угрожал кому либо колдовством, а потом приключилось бы действительно несчастье тому, против кого была произнесена угроза, равно если бы на кого либо пало подозрение в чародействе, вследствие его слов, обычаев, внешнего вида и других обстоятельств, свойственных колдунам, то, в силу установившейся молвы, такое лицо должно быть обвинено перед судом и если признаки чародейства окажутся на нем, оно должно подвергнуться пытке». Там же определяются и рамки допроса (ст. XXII): «во время пытки чернокнижника и чародея должно допрашивать обо всех обстоятельствах его преступления: какие он употреблял средства, каким образом и в какое время, какие при этом произносил слова, или совершал действия; затем следует допросить, у кого он учился чародейству, или каким образом усвоил его приемы, сколько раз прибегал к нему и какое бедствие и кому причинил.»
Жестокости инквизиции не мирились однако с духом мало-русского народа и она не привилась на чуждой ей почве. В подобных случаях руководились в судах более здравым смыслом и имели более трезвый взгляд на дело. Тут не определяли чародеев по их «внешнему виду и другим, свойственным колдунам, обстоятельствам», «сила установившейся молвы» не имела также значения и очень часто наказанию подвергались сами истцы, за нелепость своих обвинений и веру в предрассудки. Это обстоятельство, естественно, должно было уменьшать число подобных жалоб с каждым годом и отбить охоту обращаться к суду в делах о чародействе. Тем не менее чародейство не искоренилось, а приняло лишь более замкнутый, так сказать семейный характер, заняв тот укромный уголок народной жизни, где не могут уже влиять какие либо административные меры. Вера в колдовство сохранилась и по настоящую пору в форме различных суеверий, предрассудков и поверий, и к стыду нужно сознаться не в одной лишь темной народной массе черного люда! Дымкой густого тумана распростерлись эти поверья над широкой русской землей, пока луч дневного света не рассеет этого мрака и не наступит полное «просветление». Но пройдут еще десятки лет, пока перестанут выделяться «тяжелые дни», изгладится вера в привороты, влияние дурного глаза и встреча с зайцем, перебежавшим дорогу, перестанет считаться зловещей… На тружениках народного образования лежит высокая задача этого умственного и нравственного просветления массы, хотя с грустью нужно сказать, что многие из них сами не свободны от недуга предрассудков, от которого должны врачевать других!..
