Умер он в Чигирине и был похоронен в тамошнем троицком монастыре. На другой после похорон, день, его будто бы видели едущим шестеркой вороных коней по Красному мосту, что на речке Стрижне. Кучер, форейтор и три его собеседника были черти. Молва об этом быстро распространилась, Борковского прокляли и он провалился в речку Стрижень со всем своим поездом. Открыли гроб, в нем лежал краснолицый упырь с открытыми глазами.
Это сказание было изображено масляными красками на стене троицкого собора и только в первом десятилетии нынешнего столетия была закрашена эта фреска, представлявшая легенду об упыре.>[49]
Танский и Борковский были, так сказать, упыри социальные, упивавшиеся народной кровью, его жизненными соками. Накипавшая против них злоба, ненависть и могли выразиться лишь в сказаниях, надолго сохранявших в потомстве недобрую славу о них, но проявиться в другой, ощутительной для них же самих, форме они не могли, для этого подобные упыри были слишком сильны и недоступны. С упырями другой категории, не занимавшими высокого общественного положения, чернь расправлялась иначе, и горе тому, кто навлекал на себя подобное подозрение, особенно если это было в минуты общественных бедствий. Расходившиеся народные страсти не знали сострадания, масса была беспощадна, вымещая свою ярость на несчастной жертве своего невежества за все понесенные утраты.
Довольно характеристичны в этом отношении следующее три случая.
В южной Волыни, в 1720 году, распространилась моровая язва; мещане местечка Красилова составили совещание относительно мер против страшного бедствия. По всеобщему убеждению, зараза коренилась в чьем-то навождении. Общее внимание обращала на себя старуха Евфросиния Каплунка, так как дожила до редко достигаемого возраста: ей было уже в это время сто двадцать лет. С ведома красиловского управляющего, дворянина Стеткевича, мещане, в виде предварительной меры, заключили старуху под стражу, сами же отправили депутацию к знахарю спросить, справедливы ли их подозрения. Пока разыскивали знахаря, Каплунка пять суток томилась в заключении и чуть не умерла от страха и лишений. Дети ее, зятья и внуки просили Стеткевича отпустить ее на поруки; ходатайство их было уважено, и принявший Каплунку зять ее, Федор Мельник, немедленно, со всем семейством, выехал из местечка и укрывался на берегу реки Случи. Между тем посланные к знахарю возвратились, он вполне подтвердил подозрения мещан относительно «упырства» Каплунки. Собравшись теперь целою «громадою» за местечком, на перекрестке двух дорог, жители м. Красилова отрядили четырех выборных разыскать колдунью. Убежище Мельника было открыто; его, вместе с тещей, усадили на воз и привезли на место сборища. «Подъехав к местечку», рассказывал Федор Мельник в своем показании об этом происшествии, записанном в Дубенском магистрате, «мы застали у перекрестных дорог большую толпу, которая ожидала нашего прибытия, и кучу приготовленного хворосту. Тотчас принялись рыть яму. Схватив затем Каплунку, сняли ее с воза и поволокли к яме, не спрашивая ее, действительно ли по ее вине распространилась зараза, не дав ей времени для покаяния и не призвав священника для исповеди. Ее посадили в яму по плечи и забросали землею, утоптав затем последнюю бревнами. Из земли были видны лишь голова и плечи. Сверху набросали хворосту и зажгли его». В это время десятник Феодосий Винник пристал к зятю покойной и угрожая ему палкой, требовал с ругательствами выдачи жернова с его мельницы. Под конвоем пяти, отряженных для этой цели человек, Мельник принужден был отправиться в свою мельницу и выдать жернов, которым затем и привалили то место, где сожгли покойницу.
