– Составьте это соглашение, мистер Китинг. – Она подошла к столу за своей сумочкой. – Я попробую уговорить его светлость подписать этот документ. Не знаю как, но все же попробую.
Как ей удалось говорить с такой убежденностью, она сама не знала, но, слава богу, мистер Китинг не вправе указывать на тщетность ее попыток. Он кивнул, и она направилась к дверям, хотя с огромным удовольствием побежала бы и разорвала цепи, сковывающие ее. Голос мистера Китинга остановил ее у порога:
– Ваша светлость…
Эди оглянулась через плечо на мужчину, который вел ее дела с момента помолвки.
– Это действительно то, чего вы хотите?
– Все, что я хочу, – это быть свободной и самой контролировать свою жизнь. Это то, чего я хотела всегда. И кажется, близок тот час, когда я смогу осуществить это желание.
И она ушла, прикрыв за собой дверь.
Покинув офис мистера Китинга, Эди не спешила вернуться в отель. Они с Джоанной планировали встретиться с леди Трабридж за чаем, но в запасе оставался еще целый час, чему она была несказанно рада.
Она чувствовала себя птичкой, которая в панике мечется в закрытой комнате, натыкается на преграды и не может найти выход, как бы ни старалась. Ей нужно время, чтобы эта паника прошла, а еще нужно время, чтобы подумать.
Она пересекла Трафальгар, прошла по Нортумберленд-авеню и дальше, по набережной вдоль Темзы. Перевалило за полдень, зной усилился, но она шла быстрым шагом, едва замечая горячий воздух, влажный запах реки и отсутствие даже подобия бриза.
Единственное, что она замечала, было отчаяние, которое сжимало грудь. Тысячи миль и шесть лет разделяли их, а тень Фредерика Ван Хозена, казалось, продолжала следовать за ней неотступно. Она ускорила шаг: быстрее, быстрее и быстрее, – пока практически не пустилась бежать, и даже это не смогло стереть прошлое из ее памяти. Ничто не в состоянии уничтожить этот страх. По крайней мере, она не в состоянии сделать это.
Эди остановилась около Иглы Клеопатры, задыхаясь, мокрая от пота. Бока, стиснутые жестким корсетом, болели так сильно, что она просто не могла двигаться дальше, не передохнув. Оглядевшись, она заметила скамейку с видом на реку и присела, в отчаянии соображая, что делать дальше.
Она не сможет жить с Маргрейвом и ни с каким другим мужчиной. Даже мысль об этом была невыносима. Другие женщины чувствовали возбуждение, обожали заниматься любовью, хотели детей, а в ней все подобные желания умерли, вернее – были убиты этим вероломным негодяем, и хотя она сделала все, чтобы очистить себя, насколько возможно, но так до конца и не освободилась от этого. Сама она ни с кем не делилась своими переживаниями, но слухи все равно поползли, хотя она не могла понять, как это случилось. Кто первый распустил слухи, кто подхватил – может, сам Фредерик? Она не знала, да и какое это теперь могло иметь значение? Самое ужасное свершилось, и никто не в состоянии исправить это.
