На самом деле, чем упорнее стараешься быть последовательным и называть вещи своими именами, тем больше запутываешься; и один армянин, проиграв дело, сказал: «Да, узел, его только топором теперь рубить».
Но идея сама по себе хороша. Если можешь говорить прямо, без прикрас — это замечательно.
Однако не так важно ясно изложить, что случилось, как ясно понять, что случилось, а это невозможно: причина обычно смехотворна.
Даже когда событие простое, очень трудно его точно описать, но если ваш дом горит — это не простое событие; впрочем, простых событий вообще не бывает.
Господина Тутунджана обвиняли в поджоге, а его адвокат господин Чикенхоук добился оправдания и гордился этим; он сам далеко не был уверен, что его клиент поджег собственный дом, но если он и поджег, то в отместку страховой компании, которая водит за нос неученых поэтов.
8
Всякие случайные типы, которых ты и знал-то недолго, застревают в памяти, и это всегда казалось мне признаком работы ума и памяти, признаком нашей бесконечной сложности, которая и составляет суть личности.
К примеру, я никогда не мог понять, на каком принципе основан отбор памяти, если и правда у нее есть этот принцип, если она отбирает не просто по капризу, а может, и по злому умыслу.
Реальность существования людей, которые нам ближе всего — короче, наши близкие, — самая неоспоримая реальность, и потому, конечно же, мы естественно их запоминаем.
Но как же случайные люди, вечно застревающие в твоей памяти с того самого момента, как она пробуждается?
Почему одного запоминаешь, а другого забываешь?
В школе Эмерсона во втором классе учился мальчишка, чье имя врезалось мне в память, потому что было необычно: Эльф.
Этот мальчишка то и дело попадался мне на школьном дворе во время переменок, и, ни словом не перебросившись, мы стали друзьями.
Он был из английской семьи, очень бедной, очень трудолюбивой и очень честной.
Однажды в субботу он приехал из своего дома к нам в армянский городок и нашел меня во дворике, примыкавшем к дому 2226 по Сан-Бенито-авеню.
— Я знаю, где водится полосатая зубатка, — сказал он тихо.
Конечно, всем ясно, что рыбная ловля и всякие игры — вожделенная мечта мальчишек: птицы, кролики, змеи, рыбы, все живое, красивое, двигающееся, способное избежать расправы, за чем можно устроить погоню, но что по собственной воле не сдастся в плен.
Я сказал по собственной воле, потому что в персиковом и абрикосовом саду Ваагна Минасяна, который он называл «Глориетта», сад был чуть к северо-западу от Рединг-парка, я частенько взбирался по подставной лестнице к гнезду воркующей голубицы — мягкой, серой, прекрасной; то было удивительное совершенство формы, рисунка, смысла — словом, птица.
