— Что же делать? — тупо спросил Устюгов. — Как я утром мужикам в глаза смотреть буду?
Вячик поднялся, взял письмо и бросил его в печку.
— Дураки вы, ребята, — сказал он, глядя на корчущуюся в огне бумагу, — лезете с лопатой на паровоз. — Устюгов опустил голову. Вячик подсел к нему вплотную. — Можно, конечно, попробовать. Есть вариант. — Устюгов повернул к нему голову. В глазах заблестела надежда. Вячик был совершенно серьезен, говорил тихо, почти шепотом. — Писать надо не прокурору, а в газету. В «Красную звезду». Вряд ли комбат сможет договориться с журналистом. А значит, испугается. Напишешь в двух экземплярах и соберешь подписи. Про свидетелей наври, будто они есть и у тебя записаны их имена. Один экземпляр письма дай Самохину прочесть, а про второй скажи, что вечером отправишь со знакомым гражданским. Вот тогда, — Вячик хихикнул, — неустрашимого комбата окопная болезнь прошибет. За тот второй экземпляр он тебя готов будет родным сыном назвать.
— А дальше? — Устюгов повеселел.
— Что дальше? Отдашь, конечно. Попугаешь и отдашь — свидетелей-то нет. Посылать нельзя.
Устюгов стряхнул со своего плеча руку Вячика и громко сказал:
— За дурака держишь? Комбат меня за такие игры в пыль сотрет. Если не…
Вячик перебил его испуганным шепотом:
— Тихо ты. Здесь печка и та уши имеет. Дослушай сначала. Правильно понимаешь: пока письмо у тебя — в твоих руках сила. Отдашь — тебе конец. Значит, вместо этой силы нужно заиметь другую. В обмен на письмо потребуй у комбата рапорты о неполном служебном соответствии на этих двоих. Понял теперь?
— Нет, — искренне ответил Устюгов, — какой в них прок, в рапортах?
Вячик цокнул языком:
— Рапорт за подписью и с печатью — это тебе не письмо в редакцию. — И со значением добавил: — Это документ.
К четырем часам утра Устюгов закончил переписывать новое письмо. Оба экземпляра вложил в конверты и надписал адрес, списанный со свежего номера «Красной звезды», аккуратно поставляемой замполитом. К письмам вложил по чистому листу для подписей. Затем встал, натер лицо холодной водой, поправил шинель на Ильке и прошелся по казарме, разминая ноги.
Немного встряхнувшись, Устюгов вернулся к столу и вновь придвинул к себе чистый лист бумаги. Он посмотрел на раскаленную печку, потом в темное окно, улыбнулся и вывел:
«Здравствуй, милая Люба».
Подумал, зачеркнул слово «милая» и написал сверху «любимая».
Возле штаба остановился командирский «козел». Из него вылез Самохин. Раздалось «Смир-рна!» — и к подполковнику скорым шагом, неся руку под козырек, заспешил ответственный по части. Перед крыльцом стояли в строю утреннего развода офицеры штаба.
