— Кто за рулем сидел? — спросил на бегу Устюгов.
— Мурлик.
— Он тоже бил?
— Не… Только сидел в машине и смотрел.
По описаниям мальчишки Устюгов узнал в одном из бивших начальника склада медикаментов прапорщика Чекмарева, а в другом — Хронического дежурного.
Наконец, Николай, сориентировавшись в темноте по непонятным приметам, свернул в какой-то совсем глухой переулок и, велев Устюгову оставаться на месте, скрылся в темноте. Почти сразу позвал. Младший сержант сделал несколько шагов и, вглядевшись, различил во мгле ночи какую-то шевелящуюся массу. Подбежав, он увидел, что Николай пытается поднять на ноги Ильку. Тот запрокидывал голову, валился в сторону, стонал и мычал что-то несвязное. Устюгов поднял его себе на плечи и пошел, тяжело оседая при каждом шаге.
В казарме Ильку устроили возле самой печки. Только теперь Устюгов смог хорошенько разглядеть друга. Илькино лицо представляло сплошную сизую подушку, от правого глаза набрякшие веки оставили только узкую щелку. Левый глаз заплыл вовсе. Расквашенный нос кровоточил. Кровоточили и разбитые губы, Илька открыл правый глаз, губы шевельнулись.
Солдаты молча смотрели на него. Слышно было, как вхолостую стрекочет забытая «Украина» да гудит буржуйка. Нарушил тишину дядя Сережа. Он подошел к Ильке ближе, потом растерянно огляделся и спросил:
— Господи… Что же это?
Конец фразы потонул в общем крике. Казарма забурлила, рванулась к двери. Впереди всех оказался Санька Белоусов. Он сдернул с себя широкий ремень с бляхой и на ходу наматывал его на руку.
Внизу лестницы случилась заминка. Сзади напирали, ругались, спрашивали, в чем дело. Толпа остановилась.
На нижней ступеньке стоял, непонятно как оказавшийся впереди пожилой партизан, из неприметных, про которого знали только то, что на гражданке он работал старшим мастером в заводском цеху.
— Подождите, — кричал он, вцепившись из последних сил в поручень, — дураки, погубите пацана! И сами пропадете! Посадят!
— Уйди, — орал на него Белоусов, отдирая руки старшего мастера от поручня, — всех не посадят!
— Послушайте, — старший мастер задыхался, — я знаю. Нельзя так, — и крикнул, — под трибунал пойдете! Военный трибунал!
То ли слово «трибунал» окатило холодом, то ли по какой другой непонятной причине, но гомон стих. Даже Белоусов опустил руки.
— Ладно врать, — сказал он раздраженно, — какой трибуиал?
— Знаю, знаю, что говорю, — повторил старший мастер, воодушевляясь заминкой. — Чего вы добьетесь дракой-то?
