— Та куда нас?
— Мабуть, в лис отведуть, трохи горло перемочить, дуже пересмякло.
— Голова!.. В лиси тоби перину сготовилы, растягайся.
— Та пышок с каймаком напеклы.
— С маслом…
— Со смитаной…
— С мэдом…
— Та кавуна холодненького…
Высокий, костлявый, в изорванном, мокром от пота фраке, — и болтаются грязные кружевные остатки, из которых все лезет наружу, — сердито сплюнул тягучую слюну:
— Та цытьте вы, собаки… замолчить!
Злобно перетянул ремень, загнал живот под самые ребра и свирепо переложил с плеча на плечо отдавившую винтовку.
Хохот колыхнул густую тучу носившихся мух.
— Опанас, та що ж ты зад прикрыв, а передницу усю напоказ? Сдвинь портки с заду на перед, а то бабы у станицы не дадуть варэникив, — будут вид тебе морды воротить.
— Го-го-го… Хо-хо-хо…
— Хлопцы, а ей-бо, должно, днёвка.
— Та тут нияких станиц нэма, я же знаю.
— Що брехать. Вон от шаше столбы пишлы, телеграф. А куда ж вин, як не в станицу?
— Гей, кавалерия, що ж вы задаром хлеб едите, — грайте.
С лошади, покачивавшей на вьюке притороченный граммофон, с хрипотой понеслось:
Ку-да, куда-а-а… пш… пш… вы уда-ли-лись… пш… пш… ве-ес-ны-ы…
Понеслось среди зноя, среди черных колеблющихся мушиных туч, среди измученно, но весело шагающих, покрытых потом и белою мукою, изодранных, голых людей, и солнце смотрело с исступленным равнодушием. Горячим свинцом налитые, еле передвигающиеся ноги, а чей-то пересмякший высокий тенор начал:
А-а хо-зяй-ка до-бре зна-ла…
Да оборвалось — перехватило сухотой горло. Другие, такие же зноем охриплые голоса подхватили:
…Чо-го мо-скаль хо-че,
Тильки жда-ла ба-ра-ба-на,
Як вин за-тур-ко-че…
Почернелые лица повеселели, и в разных концах хоть и хрипло, но дружно подхватили тонкие и толстые голоса:
Як дож-да-лась ба-ра-ба-на,
«Слава ж то-би, бо-же!»
Та и ка-же мос-ка-ле-ви:
«Ва-ре-ни-кив, може?»
Аж пид-скочив мос-каль,
Та ни-ко-ли жда-ти:
«Лав-рении-ки, лав-рении-ки!»
Тай по-биг из ха-ты…
И долго вразбивку, нестройно, хрипло над толпой носилось:
…Ва-ре-ники!.. ва-ре-ни-ки!..
…Ку-у-да-а, ку-у-да… ве-ес-ны-ы мо-ей зла-тые дни-и…
— Э-э, глянь: батько!
Все, проходя, поворачивали головы и смотрели: да, он, все такой же: небольшой, коренастый, гриб с обвисшей грязной соломенной шляпой. Стоит, смотрит на них. И волосатая грудь смотрит из рваной, пропотелой, с отвисшим воротом гимнастерки. Обвисли отрепья, и выглядывают из рваных опорок потрескавшиеся ноги.
— Хлопцы, а наш батька дуже на бандита похож: в лиси встренься — сховаешься от ёго.
