Ева открыла глаза и сказала:
Мне привиделось, что я надела во сне чужое платье и стала другим человеком, своей матерью, мой первенец принес на руках мертвое тело младшего брата, всю ночь я плакала над ними, не знала, что делать, не умела ни наказать, ни похоронить.
Ангел успокоил ее единственным нежным жестом. Он не придавал значения ее словам, мало ли что приснится беременной? Утром, выдалбливая люльку в форме ковчега из дерева гофер, он думал, что в связи с ним для Евы меньше греха, чем в браке с племянником. Но если девушкам можно выходить за того, кто позовет, то Ангелам вообще нельзя жениться, чтобы никто не сказал:
Имею против тебя то, что оставил ты первую любовь свою.
В своей любви к Адамовой дочери Ангел был подобен ветру, он обволакивал ее с головы до ног, и не она носила его ребенка, но он носил их обоих – дитя и мать.
Ева же была подобна плодовому дереву, она тихонько шелестела в ответ на его ласки, но слышала только свой плод, чувствовала, как он медленно зреет, и никак не могла понять, откуда возьмутся кости в ее чреве.
Она ходила на реку смотреть, как на зеленых полях планктона пасутся стада печальных карпов, мелькают среди камней тени змееголовых угрей и мохнатых рыб-медведиц. Ева воображала, что и в её водах плещется рыбка, она ловила ртом солнечные лучи, чтобы во чреве, как в реке, рябили блики.
Сидя верхом на потолочной балке, Гевил улыбался, глядя, как Ева заплетает маленькие рыжие косички и уши ее трогательно торчат, розовые, совсем не загорелые, в отличие от лица. Теперь у Ангела было много работы, он знал, что скоро ветер переменится, и спешно строил дом с башней из соляных блоков и глыб, чтобы Еве не пришлось рожать под кустом. Он работал один, волк только зализывал швы между блоками, превращая их в монолит.
Вечерами, утомленный человеческим трудом, Ангел лежал рядом с женщиной и гладил ее живот. Он прислушивался к сердцу эмбриона и по тому, как трепетно оно билось, заключил, что Ева принесет дочь.
Ангел вбивал гвозди в крышу, когда жена тихо позвала его. Он бросил работу и побежал вниз по лестнице, словно забыв, что умеет летать. Молоток с веселым грохотом скатился с крыши, разбил лист оконной слюды, Гевил поскользнулся, зацепился крылом о косяк, повалил бочку с воском и вывалился из дома прочь.
Ева стояла на коленях, по окровавленной траве тянулась пуповина. Она протягивала мужу завернутого в платок младенца. Ее губы были черными от боли, а глаза красными от любви. Гевил прошептал отторгающую молитву и мечом
