Теперь я оставлю Париж и вернусь в Нью-Гэмпшир.
Несколько дней, проведенных Равельштейном в моем захолустье, несомненно, были с его стороны доказательством дружбы и привязанности. Поля, деревья, озера, цветы, птицы его не манили: важные люди не тратят время на такую ерунду. Ради чего же он бросил любимые рестораны, все удобства и эротические соблазны Нью-Йорка и Чикаго? Ясно, ради чего: он хотел своими глазами увидеть, что происходит между мной и Велой в Нью-Гэмпшире.
На это ему хватило одного дня.
– Я тут наблюдал за вами… Похоже, она тебя голым задом на муравейник усадила. Вы, вообще-то, что-нибудь делаете вместе? Гуляете? В походы ходите?
– Нет, если подумать.
– Купаетесь в озере?
– Изредка она ходит на соседский пруд.
– Барбекю, пикники, гости, вечеринки?
– Это все не для нее.
– О своих основных интересах она с тобой поговорить не может… – Крупное лицо Равельштейна оказалось совсем рядом с моим. Затаив дыхание, он молча, одним взглядом предложил мне посмотреть на наш с Велой брак со стороны. Почему я ежедневно терплю бесконечные пытки?
Все, что нужно было Веле, как она часто сама признавалась, – это тихий уголок, где можно засесть с блокнотом и чертить графики – неподвижно, не дыша, прямо как штык. Тем не менее даже из своего тихого уголка она умудрялась посылать мне отрицательные флюиды. Красота нашей нью-гэмпширской усадьбы с ее раскидистыми кленами и вековыми пеканами, цветущим барвинком и мшистыми полянами… для Велы это все не имело никакого значения. Значение имели только ее великие абстракции.
– А какую роль в этом играешь ты? – спросил Равельштейн. – Наверно, ты олицетворяешь собой все, что когда-либо сможет получить от нее мужчина?.. И если тебе, болвану, это видится именно в таком свете, то главный вопрос следует поставить так: чем же она занимается – наукой или колдовством?
Надо признать, он весьма точно описал суть дела.
– Обычно она несколько недель живет здесь, – сказал я, – а потом собирает вещи – включая вечерние платья, поскольку наукой дело не ограничивается, надо же еще и на банкеты ходить, – садится в свой белый «ягуар» и посещает различные научные конференции по всему восточному побережью.
– Можно ли сказать, что, помимо легкой обиды отверженного мужа, ты испытываешь при этом некоторое облегчение?
Вообще-то, Равельштейн умел сочувствовать. Но чаще он с удовольствием препарировал мои странности.
– Какая тебе польза от этого места? – спросил он. – Предполагалось, что ты нашел тихую зеленую гавань, где можно спокойно думать и работать. Или по крайней мере разрабатывать новые проекты…
