Ученик хлопал глазами, силясь припомнить, что там изображено. Неожиданно законоучитель огрел его такой оплеухой, что по классу пошло эхо. Ивась едва удержался, чтобы не охнуть. Ученики второго отделения, еще не знавшие отца Антония как педагога и улыбавшиеся при виде третьеклассника, который не может ответить на вопрос, теперь сидели с испуганными, напряженными лицами.
— Чудо… — подсказал поп.
— Чудо, — повторил ученик, но что сказать дальше — не знал.
Отец Антоний подождал минуту и ударил еще раз. Мальчик пошатнулся и перевел отупевший от страха взгляд с картины на законоучителя.
— Чудо в Кане… — подсказал педагог.
— Чудо в Кане, — повторил за ним ученик.
— Не знаешь, как дальше? — спросил пастырь и дал новую оплеуху. — Галилейской.
— Галилейской, — как лунатик, повторил ученик.
— Теперь скажи полностью, что изображено на этой картине?
— Чудо в Кане Галилейской.
— Правильно, — похвалил поп и показал на другую литографию, где была нарисована девочка, поднимавшаяся по лестнице в храм.
— Сретение господне, — сказал ученик.
— Вот тебе сретение господне! — рассвирепел наставник и так хватил ученика, что тот весь скорчился. — Отвечай, что изображено?
Боясь не угадать, мальчик молчал. Из глаз у него текли слезы, но он не осмеливался их вытереть и только часто-часто моргал.
— Введение…
— Введение, — повторил ученик.
Отец Антоний выдержал паузу и, поскольку продолжения не последовало, снова ударил.
— Во храм.. — подсказал священник и добавил к словам удар кулаком.
— Во храм пресвятой богородицы, — договорил ученик до конца и тем избавил себя от очередного удара.
— Так. А что здесь изображено? — продолжал отец Антоний, показывая на следующую картину.
Он нарочно выбрал худшего ученика, чтобы на первом же уроке напугать всех и заставить учить закон божий внимательнее, чем другие предметы. Была тут и еще одна хитрость: преподавание закона божьего отец Антоний после первого урока перепоручил Юхиму Мусиевичу, а тот на этих уроках почти никого не бил, приберегая, очевидно, силы для предметов, которые считал более полезными. Поп догадывался об этом и время от времени сам давал урок. При этом он так наверстывал, что, услышав его голос на пороге школы, все притихали.
Педагогические методы церковноприходской школы вызывали у Ивася страх, и он учился очень старательно, чтобы не стать объектом заботы своего папы или священнослужителя. Нагромождение строгостей в школе и дома, непрерывные побои, свидетелем которых он был, очень рано уничтожили в нем непосредственность мыслей, желаний и стремлений, которая в нормальных условиях свойственна детям и старше семи-восьми лет. Малыш стал замыкаться в себе, боясь сделать, спросить, сказать что-нибудь не так, — ведь за все это попадало.
