Когда мы отползаем от двора метров за двести, доносится знакомое завывание. Мина разрывается, и в свете ракеты прямо перед нами вырастает столб черного дыма. Пряча голову в снег, я слышу, как воздух наполняется разнотонным воем. Десять минут бушует сплошной огненный ливень. В зеленом свете ракет с молниеносной быстротой из снега вырастают и тотчас медленно оседают черные кудрявые вербы. Ракета гаснет, и кажется — огонь передвигается к нам. Мимоходом вспоминаю о своем большом пальце на ноге и понимаю: палец — это мелочь… Главное — куда продвинется выросший перед глазами лес черных деревьев.
Снова ракета, и я с облегчением вздыхаю всей грудью — мины рвутся все дальше и дальше.
Используя каждую минуту темноты, мы ползем вперед, туда, где только что рвались мины.
Внезапно гром разрывов стихает, и лишь пулеметы строчат со всех сторон. Теперь я пробую пошевелить пальцем и чувствую, как он болит. Болит, — значит, жив! О, палец — это вовсе не мелочь…
Вскоре смолкают и пулеметы. Мы с Сашей напряженно прислушиваемся. Нет, погони нет. Да и кто рискнет идти в неведомое?
На дороге мы все встречаемся. Старик жив, и я страшно этому рад. Мне кажется, что во всей сегодняшней операции самым страшным было бы принести старушке печальную весть. Развязываем пленнику ноги, и теперь идти нам легче.
Отойдя подальше от села, мы присаживаемся отдохнуть. Я, сняв валенок, растираю палец снегом, потом надеваю на него напальчник от рукавицы, обматываю портянкой и чувствую себя прекрасно.
Позади взвиваются ракеты, но теперь они нам не страшны.
— Неужто вы не боялись? — спрашивает старик.
— Некогда, дедушка, бояться, — пробуждается от задумчивости Земляк. — Надо ведь было его схватить, связать, потом тащить. Тут не до страху.
Старик недоуменно пожимает плечами и, глядя на гитлеровца, говорит:
— Как же это получилось? А может, я сплю?
По дороге я объясняю старику суть этой психологической операции. Идея моя, и я рад заполучить слушателя.
— Представьте, вы стоите на посту, вдруг подозрительный шум. Все ваше внимание сосредоточивается на месте, где что-то шевельнулось. Прибавьте еще выстрел из темноты, да по вас, способны вы будете оглядываться? Вряд ли. Когда часовой слышит впереди выстрелы, он уже не может отвести глаз от места, откуда стреляют. А если часовой сам начнет стрелять, он не слышит, когда к нему подкрадываются. Так что взять часового, когда он стреляет, легче легкого.
— Легко-то легко, — соглашается старик, — да боязно, чай!
