Оказалось, что ему очень не повезло: он пошел на фронт, чтобы удовлетворить свою страсть к войне, но в первый же день пребывания на передовых позициях, ни разу не выстрелив, попал вместе со всей ротой в окружение и был взят в плен.
— Что ж ты нам не написал? — сквозь слезы спрашивала мать.
А Хома рассказывал, как восемнадцать раз бежал из плена, как его били, как подвешивали за скрученные назад руки, как уменьшали и без того ничтожный паек.
— Что ж ты не написал? Можно было посылку послать. Люди вон посылали…
Хома не отвечал, и Ивась понимал его: снести голод было легче, чем показать свое малодушие. Ивась и переживал пытки, перенесенные братом, и радовался его возвращению, и восхищался его мужеством. Мать плакала, слушая рассказы сына. Отца, кажется, совсем не трогали пережитые сыном мучения, на лице его только светилась радость, что Хома жив.
— Теперь ты умудрен жизнью! — говорил Юхим Мусиевич после того, как схлынула первая радость встречи. — Сам увидел, к чему приводит непослушание!
Хома вздыхал и утвердительно кивал головой.
— «Взявший меч от меча и погибнет!» — начинал отец-педагог цитатой из Священного писания второй раздел программы перевоспитания Хомы.
Когда сын наконец дал слово не брать в руки оружия, отец успокоился и перешел к новой теме — о необходимости для Хомы жениться.
Ивась не приобрел себе в лице старшего брата советчика и оппонента в спорах. Если отец, дискутируя с Ивасем по социально-политическим или морально-философским вопросам, относился к 14—15-летнему сыну как педагог к ученику и потому иногда кое-что недосказывал или, сам не имея ответа на вопросы Ивася, уклонялся от разговора, вместо того чтобы сообща подумать над разрешением сложной проблемы, то Хома после плена вообще избегал дискуссий.
В детстве Хома, как старший, охотно поучал младшего брата, наставляя его на путь истинный. Он, к примеру, объяснял, что материться — грех; Ивась еще не знал тогда значения слова «материться», но запомнил это.
Что касается сказок, то Хома не всегда выполнял просьбы братишки и, когда ему не хотелось рассказывать, спрашивал, бывало:
— Будешь слушать?
Ивась забывал о коварстве этого вопроса и простодушно отвечал:
— Буду.
— Жил-был рак…
Тут Ивась подымал визг, но Хома неумолимо доканчивал:
— …А кто слушал, тот дурак!
Ивась ревел, и Хома, чтобы успокоить его, обещал рассказать настоящую сказку.
— Не плачь, я расскажу… А будешь слушать?
Ивась, не вытирая слез, враждебно смотрел на брата.
