Об отрицании бога, который «вмешивается» в нашу жизнь, он не раз упоминал и до, и после этого. Так, в 1930 году он пишет в статье для той же «Нью-Йорк Таймс»:
Для того, кто всецело убежден в универсальности действия закона причинности, идея о существе, способном вмешиваться в ход мировых событий, абсолютно невозможна… Для него бог, вознаграждающий за заслуги и карающий за грехи, немыслим по той простой причине, что поступки людей определяются внешней и внутренней необходимостью, вследствие чего перед богом люди могут отвечать за свои деяния не более, чем неодушевленный предмет за то движение, в которое он оказывается вовлеченным.
Вместо этого он снова и снова говорит о возможности обнаруживать божественное начало посредством научных размышлений. В частности, заявляет: «Это глубоко эмоциональное убеждение в существовании высшего разума, обнаруживающего себя в непостижимой вселенной, и составляет мою идею бога». А в интервью Джорджу Вьереку раскрывает эту мысль еще шире:
Всё… определяется силами, контролировать которые мы не способны. Все предопределено как для насекомого, так и для звезды. Люди, овощи или космическая пыль – все мы исполняем танец под непостижимую мелодию, которую наигрывает нам издали невидимый музыкант.
Эти слова созвучны и более ранним утверждениям о том, что его верования «пантеистичны» – или, другими словами, поддерживают доктрину, которая рассматривает вселенную как физическое проявление божественного.
Чем сильнее Эйнштейн укреплялся в своем пантеистическом мировоззрении, тем скептичней отзывался о влиянии традиционных верований на человеческое сознание. С большой подозрительностью он относился к «предрассудкам», которые обнаруживал у приверженцев господствующих религий, будучи убежден, что именно научная рациональность предлагает людям куда более светлые надежды на будущее. Так, все в том же интервью журналу «Кайдзо 5» он отметил:
Научные исследования могут уменьшить суеверие, поощряя людей думать и смотреть на вещи с точки зрения причины и следствия. Несомненно, это убеждение о рациональности и упорядоченности мира, которое сродни религиозному чувству, лежит в основе всех научных работ более высокого порядка.
Его аргументы остались прежними и двадцать лет спустя. В 1940 году он выступил с речью на нью-йоркском симпозиуме «Наука, философия и религия», в которой сказал:
Чем дальше продвигается духовная эволюция человечества, тем более очевидным мне представляется, что путь к истинной религиозности пролегает не через страх жизни, страх смерти или слепую веру, а через стремление к рациональному знанию.
