– Прямо сейчас.
Батюшка насупил брови.
– Спешка в отправлении церковного таинства есть грех перед Господом. Церковный ритуал требует предуготовления, в том числе душевного… А скоропалительные решения не приведут к добру.
– Решение наше давно обдумано, – проговорил Андрей. – А на приготовления времени нет. Я завтра возвращаюсь на фронт.
– Господь видит в сердцах человеческих, на все Его воля. А здесь, в земной юдоли, каждый исполняет свой долг. Вы свой, а я – свой, – батюшка взглянул на Веру, стоявшую с опущенной головой. – Да и невесте вашей, верно, хочется не такой свадьбы…
– Благословите нас, святой отец, – просто попросила Вера, и священник осенил их крестным знамением.
От собора мимо часовни Вера повела Долматова к семи мостам, затем по тихим тесным улочкам Коломны, где не видно было ни лозунгов, ни митингующих, только герань да спящие на окнах коты. Дорогой молчали.
Особняк, отданный под госпиталь, окружен был старинным парком. Когда по липовой аллее они подходили к трехэтажному зданию, их нагнали две санитарные повозки.
– Опять привезли, – вздохнула Вера. – У нас их называют «свежие раненые». Словно пирожные из кондитерской.
Долматов снова ощутил укол вины за то, что не может оградить ее от этой новой печали и новой трудной работы.
Они вошли во двор. Дюжие санитары вытаскивали из повозок стонущих или молчащих раненых, перекладывали на носилки. Два офицера сами спрыгнули на землю, помогая переносить товарищей.
Вера подошла к санитарам. Долматов понимал уже, что должен попрощаться с ней, так и не сказав чего-то самого главного. Понимал, что будет сожалеть об этом и казнить себя за нерешительность.
Его вдруг окликнул знакомый голос.
– Ротмистр! Андрей Петрович…
На полотняных носилках два санитара несли поручика Алешу Репнина с перевязанной головой. Молодое, безусое лицо было покрыто каплями пота и горело уходящим под бинты румянцем.
– Алеша? – подбегая, воскликнула Вера.
– Кузина… Как хорошо, что я вас встретил.
С восторженной улыбкой Репнин сжал ее руку. Княжна пошла рядом с носилками. Долматов шагал следом, глядя то в лицо поручика, сделавшееся по-детски безмятежным, то на склоненную над ним головку Веры в уборе медсестры, напоминавшую облачением, а больше выражением опущенных глаз лики старинных икон.
– Вы помните, княжна? – спросил Алеша, возвысив звонкий юношеский голос:
Два верных спутника
Мне жизнью суждены:
Холодный снег, сиянье белизны, —
И алый гиацинт, – его огонь и кровь.
