Сейчас Тане кажется, что простейшая форма этих «уточек» такая же древняя, как и само хлебопечение…
Помнила Таня и наполненные радостным предвкушением и суетой банные дни, когда они, девчонки, вместе со взрослыми с утра таскали ведерками воду в баню, а когда баня была готова и приходил их черед, шли туда мыться вместе с бабушкой. Начинала мыть ораву внуков бабушка с тех, кто помладше: вытянув по полку свои ноги, положив на неё младенца, намыленной мочалкой она растирала ему все суставчики, помыв, набирала воду в ковшик, подносила к губам и прямо в него тихонько шептала слова заговора, затем набирала воду в рот и прыскала ею в лицо младенца. Ребенок при этом пугался и вздрагивал, но бабушка, обливая его водой из ковшика, приговаривала ласково: «С гоголя вода, с гоголюшечки вода, с нашей Ленушки — вся худоба. Вода текуча, Ленушка ростуча; вода под полок — Лена на полок». Помыв малышей и сдав их родителям, бабушка мыла и своё большое бело-розовое тело, а голову — обязательно так, чтобы волосы «скрыпели» под её руками; потом с умиротворёнными вздохами одевалась во всё «белое» (то есть чистое), выходила из сенцев и, отерев крупный пот с лица, по холодной от росы траве босиком шла в дом, к уже горячему, ждущему её самовару.
Но лучше всего Таня помнила сказки, которые бабушка рассказывала ей перед сном. Они ложились рядом обнявшись, и Таня тут же начинала просить рассказать ей сказку. Бабушка непременно спрашивала: «Каку?» — и Таня называла любимую. Тихонько убаюкивая, бабушка начинала говорить сказку монотонно, нараспев, как бы на одном дыхании: «Бабушка, ку-ку-у, Митрофановна, ку-ку-у, свари-ила уху своему-у старику-у…» Когда бабушка умолкала, Таня просила: «А про Улиту-прокудницу?» Бабушка всхохатывала, потому что сказка про Улиту считалась неприличной, в ней, как, впрочем, и во всех других сказках, что она говорила, было много простонародных крепких словечек, которые составляли соль сказки и вызывали непременный хохот у слушателей.
— Ну про Улиту — так про Улиту… Быва-ало да живало, была Улита-проку-удница…
Эти сказки Таня на всю жизнь запомнила и могла пересказать их с малейшими интонациями…
Помнила Таня и такое: в те часы, когда все уже засыпали, бабушка, надеясь, что её никто не видит, вставала, простоволосая, в широкой тельной рубахе, на колени перед иконой Николы Угодника, облаченного в серебряную ризу, и шептала молитвы, клала поклоны… Кого ради? Ради них же, детей и внуков своих: ради старшего сына, который побывал в фашистском плену, а теперь разбит параличом, ради младшего — рыбака, который всегда в море; ради пяти своих дочерей, их детей — своих внуков; ради Тани…
