— Выпили бы с Васькой, да?
— Чего? — переспросил Глухов.
— Я говорю, выпили б, небось, с сыном-то? — смутился мальчишка.
— Не-е, я зарок дал. Уже год не пью. Нинка рада. А раньше я здорово зашибал. В вытрезвителе два раза был, а теперь не пью, не-е… Нинка говорит — теперь друг для друга и поживем. Рубаху мне вчера купила, в полоску такая, дорогая — рубликов семнадцать… Вот так.
Парнишке очень хотелось еще что-нибудь сказать.
— Ишь, сеет как, — выглянул он на улицу.
Глухов тоже встал, будто хотел убедиться в том, что действительно сеет, потом снова сел, вздохнув.
— Может, еще закурим? — предложил парнишка.
— Валяй, закуривай.
Закурили. Дождевые капли клевали крышу остановки, шуршали в оставшихся на деревьях листьях.
— Карп щас на горах идет, — раздумчиво произнес Глухов. — Мне Сапожков Петька крючков кованых принес. — Отогнув подкладку кепки, показал: — вишь, блестят? — Пригладил подкладку и опять надел кепку. — Хорошие крючки. Цевье крепкое.
— А может, пойти и все рассказать? — парнишка словно заглянул ему в душу.
Но Глухов ушел от ответа на мучающий его вопрос.
— Есть хочется… — Он встал и начал ходить по остановке. — Хорошо хоть Верку успел перевезти. Им квартиру в ту среду дали. Ничего квартирка, двухкомнатная. Только подоконники узкие… И кухню надо кафелем покрыть… А Сашка, зять мой, сапоги мне подарил. — Глухов покрутил ногой, показывая сапог. — Хороший товар, яловые. Сашка из армии их привез. Ему-то они на что? А я сапоги люблю. Перед Сашкой теперь неудобно… Вот черт…
Хлюпая по лужам, подошел блестящий автобус, но никто из него не вышел. И автобус, обдав остановку теплым сизым облачком, устало покатил дальше.
I
В субботу вечером низкая сырая хмарь, несколько дней висевшая над тайгой, стронулась, словно плот, оттолкнутый багром, и медленно поплыла над сопками Джуг-Джура, обволакивая вершины густой пеленой. И весь вечер, всю ночь ветер хозяйничал в тайге: продирался сквозь тяжелые лапы елей, пугал юрких серо-голубых белок, срывал с сосен красноватую шелуху и швырялся тяжелой золотоносной пылью.
Утром в огромных небесных провалах показалась холодная голубизна. Облака шли угрюмой разодранной чередой то пряча, то вновь открывая капризное якутское солнце, лучи которого скользили по сопкам, по холодной стремительной реке Аллах-Юнь, по крошечному спящему поселку…
В эти ранние часы Агей, уставший бороться с бессонницей и ноющей болью в правом плече, окончательно понял, что ему не уснуть. Стараясь не делать резких движений ревматической рукой, он осторожно выбрался из-под ватного, с засаленными краями одеяла и, шлепая босыми ногами по холодному полу, подошел к буфету.
