— Нуте-с, нужны добровольцы в колхоз. На месяц.
— А молодым можно? — запросто и весело спросил Олег Иванович.
— Миру — мир, — тоже запросто и весело поддержал его Якубовский. — Позвоните Сергею Алексеевичу, скажите, что я не возражаю.
И вот теперь Олег Иванович широко размахивал косой, медленно переступая своими худыми ногами. Уже давно на нем взмокла майка, горели от жары стиснутые в резиновых кедах ступни, мутными каплями дрожал на ресницах соленый пот. Соломин очень быстро выдохся, его вдруг стало поташнивать, застучало в висках.
— Ниче-ниче, — отбирая косу, успокоил его Палтэф, (так сослуживцы прозвали Павла Тимофеевича Фофанова — из отдела осушения). — Иди полчасика поваляйся в холодке, и все пройдет. А то ведь и жилы себе можно порвать.
Спал в эту ночь Соломин неспокойно, метался и бредил, и утром Палтэф дал телеграмму его жене. Алла прибыла в этот же день и решительно заявила, что забирает мужа домой. Олег Иванович уезжал тихий и грустный, хотя и пробовал шутить.
— Ничего, Палтэф, ты и один со своей комплекцией поднимешь наше сельское хозяйство на невиданную высоту. — И сам не веря своим обещаниям, пытался уверить своих товарищей: — Ничего, денька два отлежусь, и вернусь. Все будет иначе, все будет по-другому.
Алла, собирая вещи Соломина, негромко ругала его:
— Я же говорила тебе — не надо ездить в колхоз. Говорила? Ты же только хорохоришься, а ведь у тебя совершенно для этого нет силенок. Без привычки, без характера разве здесь обойдешься? Но ничего, я тебя отпою липовым цветом, зверобойчиком — ты у меня станешь даже лучше, чем прежде.
Соломин рассеянно слушал жену, смотрел в окно. Сразу за школой, в которой расположились шефы, начинался молодой березовый лес. Ветер сонно шевелил зеленые гривы деревьев. В них уже начали появляться первые желтые пряди.
Глухов сидел на лавочке в стеклянной ожидалке и, засунув руки в карманы пиджака, смотрел в темноту. Сентябрьский дождик назойливо барабанил по опавшим листьям, по асфальту, по разноцветным стеклышкам автобусной остановки. Люди приходили и, дождавшись своего автобуса, уезжали. Появлялись новые, а Глухов все сидел и сидел, глядя в одну точку на ту сторону улицы, где теплыми пятнами светились поздние окна.
Часы у Глухова остановились, и он не представлял, который сейчас час, хотя по уменьшившемуся количеству пассажиров и можно было предположить, что уже довольно поздно.
— Последний не проходил, дядь? — спросили у него.
