Анри сильно преувеличивал, говоря, что привычным занятием изгнанников были сражения. Они никогда не бились с противниками, а, оставаясь незримыми, старались щипать и наносить раны ничего не подозревающим людям, да еще вносить в действия на поле брани полную неразбериху. В последнее время они даже этим перестали заниматься, только копали землю, строя свой подземный город. Мои подданные с презрением называли их рудокопами, или даже могильщиками, потому, что охотнее всего они прорывали свои лазы вблизи заброшенных шахт, рудников и кладбищ.
— Ты прогоняешь меня? — Орисса только сейчас поняла в чем дело и крепко сжала кулачки. Ногти сильно врезались в ладони, расцарапали кожу, но крови почти не было. Всего одна красная капелька, упавшая вниз, вспыхнула уже в полете и насквозь прожгла толстый ворс ковра на полу.
— Разве не ты сама стремилась к ночной жизни: к балам, маскарадам, театральным представлениям, прогулкам по разным городам. Я не могу дать тебе всего этого. Анри может.
— Да, я как раз хотел… — Анри не договорил, будто не сумел найти подходящих слов для такого торжественного момента. Он только порылся в карманах и вытащил оттуда целую горсть пыльных, но все равно ослепительно сиявших колец. Наверное, кто-то из его подданных откопал их в руднике или каком-нибудь заброшенном городе. Анри развернул ладонь так, что вся груда золотых колец с самоцветами и другими драгоценными камнями была видна девушки. Он и не думал скупиться. Для него, бывшего наследника короны, наверное, стало бы проявлением жадности принести своей избраннице всего одно обручальное кольцо, поэтому он притащил большую часть того, что смог найти. Пусть нареченная выберет сама то, что ей больше всего приглянется.
— Если эти не нравятся, я могу принести другие, — услужливо предложил Анри, заметив, что на его очередные подарки Орисса косится с явным недовольством и даже прикоснуться к ним не хочет, будто любое золото, попавшее в руки Анри тут же становиться проклятым.
— Прикажи ему уйти, — не разжимая кулаков, Орисса повернулась ко мне. Она бы притопнула ножкой, если бы задолго до этого я не внушил ей, что леди так себя не ведут. Девушка старалась сохранять хотя бы видимость хороших манер и не повышать голоса, но это давалось ей с трудом. Однако никто бы даже не заподозрил в ней вчерашнюю простолюдинку. Орисса стала слишком высокомерной, отлично осознающий то, что она необычайно хороша собой и ощущающей от этого не меньшую гордость, чем аристократы от своих титулов.
