Меня затапливает страх. Меня всю трясет. Думаю о детях. Пролетят ли самолеты через весь остров, будут ли бомбить моих детей? И Гвен… где Гвен? Как много у нее было времени? Успела ли она выбраться?
Стою и трясусь. Кто-то тащит меня под стол. Сейчас мы все сидим под столами: пожилая пара, миссис дю Барри, мать, прижимающая к себе ребенка.
Кто-то твердит: «О Боже. О Боже. О Боже». С душераздирающим звуком разбивается окно, осыпая нас градом осколков.
Кто-то кричит… может, это я кричу, не знаю. Мы сидим под столом и ждем той бомбы, что непременно прилетит именно в нас.
Внезапно начинает завывать сирена противовоздушной обороны.
— Вовремя, — ворчит рядом миссис дю Барри. — Чертовски вовремя.
Я различаю в ее голосе всхлип. Она впивается пальцами в мою руку.
Пожилая женщина хватает ртом воздух, будто ей нечем дышать. Ее муж беспомощно обнимает ее, словно пытается удержать воду, как будто она может ускользнуть сквозь пальцы. Молодая мать крепко прижимает ребенка к груди.
Нас атакуют звуки из гавани: гул и разрывы падающих бомб, пронзительный рев самолетных двигателей, ужасающий треск пулеметов. Вокруг нас вдребезги разлетаются остальные окна. Это длится и длится, кажется, целую вечность, нескончаемый шум и бьющееся стекло, и страх.
А потом звук самолетов наконец начинает стихать, удаляясь от нас. Я понимаю, что считаю, как во время грозы, ожидая раската грома — я жду, что они вернутся и сбросят еще бомбы. Но ничего не происходит.
Нас окутывает тишина. Малейший звук внезапно становится громким. Я слышу плеск чая, который льется со стола на пол, — и больше ничего, только падение чайных капель и шум крови в ушах. И в этой тишине начинает кричать ребенок, как будто это внезапное безмолвие пугает его больше, чем грохот.
Я пускаю глаза и вижу, что у меня в руке засел осколок. Вытаскиваю его. Обильно струится кровь. Я совсем не чувствую боли.
На четвереньках выползаю из-под стола, оставив других. Я совсем не думаю, просто двигаюсь. Поднимаюсь на ноги и выбегаю за дверь, бегу по Хай-стрит, потом через арку в сторону крытой лестницы, которая спускается к пирсу. На лестнице темно и пахнет рыбой, и мои ноги скользят по влажному камню. В моей голове одна-единственная мысль: найти Гвен, узнать, жива ли она.
У подножия лестницы я снова выхожу на солнечный свет, на эспланаду, что проходит вдоль всей гавани мимо пирса. На меня обрушивается весь царящий здесь ужас. Передо мной все горит. Я ощущаю исходящий от огня жар, но пламя не кажется мне настоящим, словно оно не может меня обжечь.
