Но ее рука, держащая чашку, немного дрожит. Поэтому дрожит и вся поверхность чая.
Она откашливается, сглатывая внезапно появившийся ком в горле.
— Ладно, Вивьен… расскажи мне о вас, — говорит она. Переходим на безопасную почву.
— Бланш очень несчастна, — говорю я. — Она ужасно хотела уехать.
— Ну, конечно, хотела, — отвечает Гвен. — Молодежи здесь совсем нечего делать. Вот увидишь, она будет тосковать по Лондону. А что Милли?
— Она вела себя так храбро, хоть и не понимала, что происходит.
— Она просто золотко, — говорит Гвен.
— А Эвелин… ну, я вообще не уверена, что она до сих пор в своем уме. Большинство времени кажется, будто она забыла, что Юджин на войне… — Вижу, как по лицу Гвен пробегает тень при упоминании Юджина. Лучше бы я не ела это Баттенбергское пирожное. От приторной сладости марципана меня начинает подташнивать. — Порой она спрашивает о нем, — говорю я, — как будто он все еще находится дома.
— Бедняжка Вивьен. Твоя свекровь и так-то никогда не была самым простым человеком в общении, — осторожно говорит Гвен. — У тебя, похоже, забот полон рот.
Мы прощаемся. Гвен уходит, а я иду в дамскую комнату. Смываю с рук марципан, прохожусь расческой по волосам и накладываю на лицо немного пудры. Мои руки пахнут карболовым мылом миссис дю Барри. Возвращаюсь к столику и забираю кардиган, что оставила там.
На столах начинает яростно дребезжать фарфор. Снаружи раздается рев. Сначала я не понимаю, что это, а потом решаю, что, вероятно, это самолет. Однако для самолета звук слишком внезапный, слишком громкий, слишком близкий.
Меня охватывает страх: если это самолет, он может рухнуть на город. Все спешат к окну. Воздух кажется таким тонким, что становится трудно дышать.
— Нет, нет, нет, нет, — повторяет миссис дю Барри. Она стоит рядом со мной, потом хватает меня за руку.
Мы видим, как над нами пролетают три самолета. А потом они пикируют на гавань. Мы видим, как падают бомбы, ловя на себе солнечные лучи. Все происходит как в замедленной съемке.
Следом доносится звук от разрыва снаряда, поднимается пыль, вздымается пламя — все рушится, разламывается. Все горит, ошметки шин и нефтяные бочки взлетают в воздух. Слышу яростный грохот орудий. Наивно полагаю, что здесь есть солдаты. Солдаты, которые не бросили нас.
А потом я понимаю, что слышу звук немецких пулеметов, установленных на самолетах. Они стреляют по грузовикам. Раздается взрыв, вспышка огня, когда взрывается бензобак. Люди на пристани бросаются в разные стороны, разбегаются, падают, как брошенные соломенные куклы.
