Юрий тем временем зачерпнул из мешка горсть монет и драгоценностей и высыпал их в карман.
– Идешь к ним? – спросила Катя.
– Да, – кивнул он, – самое время. Надо все продублировать, а то с таким детским садом (он снова взглянул на притихшую Полину), боюсь, мы не долетим до Москвы.
– Я с тобой!
Юрий покачал головой:
– Нет, на этот раз пойду один. А у вас, миссис Сазерленд, сейчас другая забота: походите по антикварным лавкам, купите все, на что здесь может позариться богатая британская леди. Да, и пару ящиков где-нибудь надо добыть, таких, чтобы в каждый мог человек поместиться.
– Хочешь все-таки этого «братишку Ганса» и его пани доставить в Москву?
– Да. Не бог весть какой «язык», но все же служил на Восточном фронте, кое-что полезное может знать. Хоть какой-то довесок к этой «конфетке»; ну да курочка по зернышку клюет… Хотя – нет, – добавил он, – возьми таких ящиков четыре. Надо же и этот детский сад как-то эвакуировать, – он кивнул в сторону Викентия и Полины.
С этими словами он вышел из дому.
* * *
Человек в черных очках с двуязычной фанерной табличкой на шее стоял на прежнем месте. Но прежде, чем подойти к нему, Васильцев огляделся.
И не напрасно! Он ухватил краем глаза, что вездесущий пан Бубновский на миг выглянул из-за угла. Стоял он совсем неподалеку, и Васильцев стремительными шагами направился к нему. В этом было, конечно, и некоторое озорство, но и допускать, чтобы здесь торчал сейчас этот «бубновый», не следовало.
Смыться пан не успел или не собирался. Когда Юрий приблизился, он расплылся в заискивающей улыбке:
– Приветствую господина журналиста, – приподняв шляпу, на своем плохом немецком сказал он. – Вацлав Бубновский не забывает добра.
– И следите за мной тоже из самых добрых побуждений? – спросил Васильцев.
Вдруг захотелось отвесить этому пану основательного леща. А что? В этом даже был определенный резон. Конечно, Слепченко, если это он, даже с «невидимкой» Полиной легко бы расправился, а он, Васильцев, был в своей группе в смысле физической подготовки наиболее слабым звеном. Однако проявить себя во всей красе означало бы для «Гедзя бубнового» провалить все дело.
– Никак нет, господин журналист, – залепетал пан, – и не думал за вами следить!
– И стреляли в меня вчера, помня мою доброту? – наседал на него Юрий.
– В вас?! Матка боска, да нет же, конечно же, нет!
Тут он, пожалуй, говорил правду: уж чего не нужно было делать Слепню – так это убивать его, Юрия.
– Я не в вас, – продолжал лепетать Бубновский… – Хотя это, конечно, тоже преступление, но я надеюсь на великодушие пана журналиста. Ясновельможный пан – граф, а значит, благородный человек!
