В том здании расположилась бойня, относившаяся к этому небольшому госпиталю. Рядом с бойней находилась столовая. Несколько ходячих раненых собрались вместе вокруг медных котлов в ожидании, когда будет готов овощной суп.
За церковью группа солдат рыла очередную могилу, в то время как их товарищи устанавливали над насыпями свежей земли грубые кресты из белого дерева. Церковный двор протянулся вокруг всех этих зданий. Часть его превратили в огород, часть – в кладбище. На огороде находились несколько раненых. Некоторые из них прогуливались среди зеленых листьев посаженного здесь картофеля; другие, ноги которых были плотно забинтованы, сидели на земле и молча ели. Мимо нас прошел очень элегантный молодой офицер, постукивая тростью по своим сапогам. Одна рука у него была перевязана. Он тихонько посвистывал на ходу.
Лучи палящего солнца пробивались через пыльный воздух, как через плотное облако. В дальнем конце огорода на груде камней сидел раненый солдат и играл на аккордеоне. Звук инструмента был несколько скрипучим, но мелодия приятной. Это была песня о северной земле, земле туманов и влаги. (А воздух над нашими головами наполнен пылью, в полях сухой ветер шевелил колосья пшеницы.) Здесь царила мягкая и добрая атмосфера, мир и спокойствие монастырского двора, мир огорода, кладбища, церковного двора с разбросанными на нем могилами, подсолнухами и посадками картофеля. Раненые солдаты переговаривались между собой тихими голосами. Не было слышно криков боли, даже тех ужасных хрипов, что срываются при лихорадке с губ, охваченных жаждой. Насколько отличались эти раненые от раненых той, другой войны! Я помню… Да и кто не помнит громкие разгневанные голоса, подавляемые болезненные вопли, мольбы, безнадежные призывы к всемогущему, монотонные стоны умирающих? Раненые на этой войне демонстрировали большее мужество, большую стойкость в своих страданиях, даже, наверное, большую сознательность; иначе как получилось, что они более открыты, более спокойны в своем самоотречении. На мой взгляд, они более сдержанны, меньше склонны демонстрировать степень своих страданий. И это характерно не только для немцев, но и для других тоже – для румын и также для русских. Они не плачут, они не стонут, они не молятся. (В их упорном каменном молчании, несомненно, есть что-то таинственное, что-то невероятное.)
Подошел немецкий солдат, который прежде работал официантом в отеле «Минерва». Он сказал, что нам лучше отправиться в путь – дорога очень плохая и, кроме того, погода может испортиться в любую минуту. Он смотрел на небо и показывал на тучу, угольно-черную тучу, которая стремительно наползала с горизонта. Слава небесам – наконец-то пойдет дождь! Я не мог больше выдержать, не мог дышать в этом ужасном облаке красной пыли. Но все немецкие солдаты смотрели на небо и качали головой, посылая проклятия этой далекой черной туче, которая постепенно увеличивалась в размерах, пока не заслонила собой весь горизонт. Мы покинули церковь и вновь забрались в машину. Дорога круто, серией стремительных крутых поворотов спускалась вниз. На самом деле это не была дорога как таковая; просто высохшее русло потока воды, стекавшегося здесь вниз, изобиловавшее огромными пористыми камнями. Сейчас же нам приходилось спускаться вниз к грязной речушке, текущей вдоль узкой долины на дне. Мы миновали несколько покачивающихся бревен, связанных вместе стальной проволокой. По берегам встали лагерем подразделения солдат. Они относились к полку артиллерии среднего калибра. Несколько лошадей стояли по колено в воде посередине речки, остальные паслись на живописном лугу. Дорога стала подниматься вверх в сторону противоположного края долины, но движение перекрыла колонна повозок с боеприпасами. Солдаты по нескольку человек изо всех сил толкали колеса, лошади героическими усилиями пытались зацепиться за землю, скаля желтые длинные зубы в немых гримасах боли. Два тяжелых грузовика марки «Шкода» с жутким ревом карабкались вверх по пыльному склону. Лица солдат были покрыты толстым слоем пыли, по ним тонкими ручейками стекал пот.
