Господин Мышекорь царственно кивнул и огладил свой весьма почтенный живот в весьма дорогом жилете.
— Убедил! — рассмеялся Бродяга. — Ладно, будь по-твоему. Хорошо, я хоть сумел заплатить тебе за припасы в дорогу.
«Тоже, небось, по довоенным ценам», — подумал Мышекорь.
— Поставил бы ты мне сразу пару кружек, что ли, — сказал Подсолнуху шрамолицый. — Ты меня знаешь — я много пью. И давай-ка я тебе заплачу. Я — не он, меня даром пивом наливать нечего.
— И этот туда же! — от обиды Подсолнух едва соображал, что он говорит. — Да я тебя, хмыря хмурого, век даром поить готов! Да лучше бы я разорился на пиве тебе, бочка бездонная, чем думать, что вы в последний раз у меня сидите!
От такой речи шрамолицый приподнял бровь, его глаза, всегда чуть прищуренные, превратились едва ни в щелки.
— Много я слышал в жизни о себе всякого… — медленно начал он, и Подсолнух с ужасом понял, кому он всё это наговорил…
— По-разному меня называли… — Бродяга и Анардил напряглись, готовые, в случае чего, повиснуть у друга на плечах…
— Но так меня никто… — тут Подсолнух осознал, что стол, разделяющий их, не преграда для опытного бойца…
— Никогда… — трое хоббитов оцепенели, не понимая, что сейчас случится…
— Не хвалил!
— Уф!.. — одновременно выдохнули шесть глоток.
— Нголмег, ну и напугал же ты нас… — устало сказал Бродяга.
— Вы что? — не понял шрамолицый, — вы действительно решили…
— Что вы, сударь, разрубите меня сейчас пополам вместе со столом, — еще дрожа, отвечал Подсолнух.
— Дожил… — горько хмыкнул воин.
— Нголмег, успокойся. — Бродяга накрыл его руку своей. — Просто сейчас все мы напряжены, как боевые тетивы. Не надо, не злись.
— Пейте, сударь, — Подсолнух поставил перед ним пиво. — И я с вами рядышком посижу, вместе пить будем.
— Бочка, говоришь, бездонная? — скривился в усмешке шрамолицый. — Это ты правильно говоришь. Сколько в жизни ни пил — никогда пьяным не был, — он сделал пару добрых глотков. — А хотел бы я напиться, друг Подсолнух, — он снова глотнул, — ох, как бы я хотел напиться… Вчерную, вдрызг, вдрабадан… так, чтобы небо с землей смешалось, чтобы свалиться под стол и не думать, не чувствовать, не знать, что мы — разбиты, что мы — беглецы и бродяги… эх… — он осушил кружку и принялся за следующую. Подсолнух смотрел на него с жалостью. — Да что там… не будет забытья, и в полночь я выйду к коням, и свежий ветер враз выдует из моей головы весь тот пьяный бред, который я несу сейчас, — он снова сделал большой глоток, — и будет дорога, и бегство, бегство от себя, Подсолнух, бегство в никуда…
