Алексей Иванович скромно кивнул, выражая полное согласие.
— Только вот класть в хлебницу столько хлеба не нужно, — заметил главный комсомолец. — Дали по кусочку, съели люди, тогда нового принеси. Бросаться хлебом — бесхозяйственность. Ты, Владимир Ефимович, скажи об этом, — взглянул на зама Шелепин.
Завершением обеда был чай с ватрушкой.
— Как работается, Алексей Иванович? — поинтересовался Александр Николаевич.
— За год тираж «Комсомолки» вырос на сто восемьдесят пять тысяч экземпляров, и это не предел! — проговорил Аджубей. — Стараемся делать менее официозные публикации, более живые, чтобы за душу брало. Получается. Поэтому и тиражи выросли, и отношение к газете лучше.
— Динамика позитивная! — похвалил Александр Николаевич.
В комнату заглянул шелепинский помощник.
— Вас Хрущев ищет!
Лицо главного комсомольца стало непроницаемым, он тут же поднялся и вышел. Комната, где обедали, была удобно расположена, если пройти дальше по коридору, то натыкался на широченные двери приемной первого секретаря, следующие двери вели к Семичастному.
Владимир Ефимович пододвинул Аджубею вазочку с облепиховым вареньем:
— Угощайтесь!
— Спасибо! — поблагодарил гость, но от варенья отказался. — У нас дома без облепихового варенья чай не обходится. Я, извиняюсь, видеть облепиху не могу! — объяснил Алексей Иванович.
Семичастный ничего на это заявление не сказал, сам же положил в чай варенье. Он был любимцем Никиты Сергеевича, работал при нем в Донбассе, потом в Киеве, где с хрущевской подачи стал руководить всеукраинским комсомолом. Хрущеву он нравился: бойкий, улыбчивый. Никита Сергеевич постоянно держал Семичастного при себе, учил, так сказать, уму-разуму, и когда в 1949-м вторично очутился в Москве, утянул Володю за собой, определив на место второго секретаря ВЛКСМ. У Шелепина с Семичастным сложились добрые отношения. Семичастный держался с ним как подчиненный с начальником, однако ни на одно семейное торжество Шелепина к Хрущеву не звали, а вот Семичастный был там завсегдатай. Эта чрезмерная близость многих настораживала, и в первую очередь Шелепина. Но Хрущев ценил деловые качества и Александра Николаевича не трогал.
Вдвоем Саша и Володя делали свое дело — занимались политико-воспитательной работой, курировали спорт, зорко надзирали за Высшей школой, но основное время отнимала, конечно же, целина, куда бесконечно шли поезда с молодежью. В мало освоенных целинных районах толком ничего не было. Множились палаточные, продуваемые всеми ветрами городки, летом стоял изнуряющий зной, зимой лютовали морозы. Палаточные города, постепенно превращаясь в деревянные, нестройными бастионами разгораживали бескрайние степи. Удобств было мало, но зато веселье било через край, хотя вместо кухни часто горел перед домом костер. Такой экзотики городские энтузиасты не ожидали. А ведь чем-то надо было их удержать, сделать так, чтобы Родина получила дополнительные миллионы пудов хлеба. Это была стратегическая задача, за которой стоял сам Хрущев. Чтобы улучить быт, нормализовать жизнь, чего только сюда не везли, чего только не выдумывали! Под жилье теперь собирались деревянные бараки, но строились они с удобствами — с душевыми и теплыми туалетами. Обещали работникам золотые горы и щедро сыпали деньги. По комсомольским путевкам из российских глубинок отправляли в Казахстан и Сибирь девушек, чтобы там образовывались семьи. Целинникам писали песни, снимали про них фильмы, один за другим шли на Восток агитпоезда. Целину наперебой посещали знаменитые артисты, тут можно было купить любые новинки советской промышленности: радиоприемники, телевизоры, электробритвы, посмотреть только вышедшее на экран кино, сюда поступало бесчисленное количество художественной литературы. Но главное дело, безусловно, делали деньги, деньги манили. Многие говорили: потерпим, годок-другой проработаем, подкопим, и домой — в Москву, в Харьков, в Смоленск, в Ереван! Но не бывает ничего более постоянного, чем временное.
