Молодость все подвергает обсуждению, даже то, во что одет преподаватель, на какую девушку он посмотрел. В любые времена студенчество — самая бурная и неспокойная общность людей. Здесь остро реагируют на политику, обсуждают газетные статьи, передачи по радио, телевидению. В институтских коридорах витают всевозможные сплетни, слухи, очевидные факты и небылицы, и всему здесь дают оценку, высказывая мнение, подчас отличное от официального. Хочешь, не хочешь, а студент может стать опасным. Комсомол призван подобного не допускать.
Молодежь спорила, что-то гневно осуждала, некоторые втихаря собирались и ругали власть. Во имя спасения Отечества, дошло до создания тайных организаций. Такое происходит неизбежно, было и будет во все времена, а как иначе сделаешь мир лучше? Секретные организации по сути своей были мнимые, не террористические, несущие лишь идеологическую угрозу, однако на улицах стали появляться листовки с антисоветскими призывами. Во время трагических событий в Грузии кто-то оказался там и потом рассказал, что случилось в Тбилиси, как солдаты убивали безоружных людей. И это было в листовках. С других концов просачивались сведения о беззаконии, самоуправстве, о суровом укладе бескомпромиссного социалистического единства. Чье-то детство прошло по соседству с местами «не столь отдаленными», где один лагерь за колючей проволокой переходил в другой, а арестант передвигался по территории под прицелом охранников, засевших на вышках с пулеметами. Они, эти очевидцы, рассказывали о необозримых просторах ГУЛАГа. Многие тысячи зеков, которые рано или поздно выпускались на свободу, по разным причинам никуда не уезжали: кто-то встречал на воле женщину; кто-то, из-за страха, как тебя встретят дома, нужен ли ты там, получал на чужбине работу. Бывший заключенный не торопился возвращаться — истерзанные дознаниями семьи, спасая собственные судьбы, отказывались от своих горе-мужей, осужденных на долгие годы. Ни дома у многих «ЗК» не осталось, ни семьи. А тех, кого ждали, не пускали домой введенные НКВД ограничения: нельзя человеку, отсидевшему срок, селиться ни в столице, ни в промышленных центрах, ни в приграничных районах. Так и оседали вокруг тюремных лагерей тысячи душ с переломанными судьбами, с искалеченными сердцами, хранившими в себе жуткую правду о ленинском порядке, правду, которая не дает спать, а больно кусает, душит, требуя отмщения. Так или иначе, горькая правда эта летела по белу свету, и не удавалось заглушить ее торжественной музыкой. Особо жутко было тем, кто сидел долго, кто хлебнул сполна, но и они, проснувшись однажды, стали поднимать головы, зароптали. Критическая масса доведенных до полуживотного состояния человеческих душ множилась, раскачиваясь, как океан, из стороны в сторону. С виду зона казалась спокойной, униженной, до беспамятства истерзанной, изнуренной каторжным трудом. С течением времени хмурое море начинало шевелиться, оживать, и поднималась волна, и налетал шквал, выплескивая наружу годами копившуюся боль, унижение и ненависть. И вставали зеки, хватаясь за что попало, и били своих обидчиков, своих вопиющих сторожей, похитивших у пленников свободу, здоровье, не гнушавшихся прихватить даже малые крохи скудного тюремного содержания, за которое иной раз лишали в лагере человеческой жизни.
