— Как-то живут!
Подруги напились чая.
— Наш хозяйственник недавно вляпался! — загыгыкала Нюра. — Коробку с продуктами в машину пер, а навстречу ему Фурцева выходит. Завидев ее, он, чтоб по стойке смирно встать, свой ящик на каменный пол как ухнет! — и три бутылки коньяка вдребезги! Ворвался в буфет и на меня орать, зачем коньяк вниз положила?! А что я, на фрукты бутылки поставлю? — отвечаю. — Чтоб они клубнику подавили?! Гляжу, поутих. Пришлось ему за новый коньяк платить! — довольно улыбалась Нюра.
— Не обеднеет! У него деньжищ полны карманы, — подметила Лида. — Я один раз на его столе пачку с червонцами приметила, ящик был выдвинут, а другой раз — пачка под стол упала. Деньгами, Нюр, не разбрасываются!
— Нет! — отрицательно замотала головой буфетчица. — Он деньги не считает!
— На казенные мероприятия из бухгалтерии без счета берет!
— Потому и бухгалтерша к нам шастает. Свинка! — похрюкивая, изобразила ее Нюра.
— Получает деньги казенные, а в карман кладет свои!
— Не нашего ума это дело! — отмахнулась Нюра.
22 февраля, среда
От Лобанова, хотя он и стал первым заместителем Председателя Совмина России, сельское хозяйство отняли. Как выразился премьер Российской Федерации Пузанов, Лобанов больше за сельское хозяйство не отвечал.
— Чем же мне заниматься? — недоумевал Пал Палыч.
— Культурой займись, а там видно будет! — изрек Пузанов.
Леля не пошла с Сергеем в театр, она переживала позор и унижение отца. На последней сессии ВАСХНИЛ на Лобанова снова обрушились коллеги, потребовали удалить из президиума Сельхозакадемии. Дело вели решительно. Пал Палыча подвергли чудовищной критике. Непонятно почему, на заседании оказались представители большой Академии, они-то и подливали масла в огонь. Не дали выступить сторонникам Лобанова и Лысенко, профессорам Презенту и Лепешинской, и хотя Пал Палыч в своем получасовом выступлении дал неприятелю достойный отпор, сердце его зашкаливало, приехав домой, он залег в постель. Леля не отходила от отца, а когда через неделю он наконец отлежался и поехал на работу, сломалась сама, рухнула в постель и никого к себе не впускала, ни Дуню, ни приемную мать.
Наутро не находивший покоя, уставший безответно звонить, истерзанный нехорошими предчувствиями Сергей примчался к ней домой.
— Я к Леле! — не допуская возражений, сказал он открывшей дверь прислуге.
— Леля лежит.
— Я ненадолго, я не побеспокою! — настырно проговорил он, не собираясь уходить.
Дуня впустила его, молодой человек скинул пальто, тотчас оказался у знакомой двери и постучал:
