— Револьвер?
— Мы против револьвера, хотя в те времена носить револьвер было принято. В нашем случае вам безопаснее пользоваться ножом. Вот он. — Он положил на стол складной перочинный нож с перламутровой ручкой. — В нем четыре лезвия, такие ножи в то время носили все джентльмены. Для дела используйте большое — оно острое как бритва.
Зви, прищурившись, внимательно смотрел на меня. Я открыл нож и провел пальцем по лезвию. Я даже был доволен, что они не дали мне револьвер. В конце концов, тот мир мог оказаться более цивилизованным, чем наш.
Голдмен принес большую картонную коробку и поставил ее на стол.
— Ваша одежда, — пояснил он, улыбаясь примирительно. — Вы можете начинать переодеваться. Поразительно, какие они франты. Потом вы сможете оставить ее у себя.
— Потом…
Гринберг ждал, его лицо казалось задумчивым.
— У нас будет «потом». Только это и вдохновляет меня.
— Не думайте об этом, Скотт, — посоветовал Гринберг.
— У нас будет «потом». И все тут.
— Перестаньте. Наш разум не создан для парадоксов.
— «Мои дороги не твои дороги; и мои мысли не твои мысли», — процитировал Голдмен.
— Бога вспомнили?
Голдмен улыбнулся. Это вдруг успокоило меня, и я начал снимать свою одежду.
— Чертовски завидую вам, — неожиданно заявил Зви. — Если бы не проклятая хромота и не опухоль двенадцатиперстной кишки, я бы сам отправился. Ведь ни одному человеку никогда еще не представлялась такая возможность, никто еще не переживал ничего подобного. Вы вступаете во владения разума Божьего.
— Для атеистов вы, евреи, — просто религиозные фанатики.
— Это тоже часть парадокса, — согласился Гринберг. — На костюме этикетка Хеффнера и Кляйна. Прекрасные портные. Костюм сшит из импортного ирландского твида ручной выработки. В вашем саквояже лежит еще один костюм из темно-синего шевиота. Кроме того, у вас есть шесть сорочек, нательное белье и все остальное.
Он принес саквояж, стоявший у стены рядом со странным сооружением из трубок и проводов, на создание которого они потратили семь лет. Голдмен прикрепил к сорочке воротничок и передал ее мне.
— Никогда не носили таких? — поинтересовался он.
— Такие носил мой отец. — Впервые за многие годы я вспомнил об отце, и на меня нахлынули воспоминания.
— Не надо, — Зви покачал головой.
— Почему? — спросил я беспомощно. — Почему? Он что, меня не узнает?
— Вы его тоже не узнаете, — спокойно ответил Зви. — Ведь это будет тысяча восемьсот девяносто седьмой год, а вы родились только в тысяча девятьсот двадцатом. Сколько лет ему было, когда вы родились?
