Лед на заливе трескался. Но по скалам, отвесным ледяным стенам, окружающим залив, видно было, проползали человеческие фигуры. Больше всего орудовали в узком горле залива, при выходе его в открытое море. Не то сети бросали какие-то, не то веревки мочили. По ним били из винтовок, из пулемета, ничего не помогало.
– Ну завтра к вечеру залив чистенький будет! – говорил хозяин.
Шли лихорадочные приготовления к отъезду.
Но позже хозяин, вглядевшись в даль залива, весь затрясся:
– Да никак чтой-то в горле-то лед не пущает! Неужто, иродово племя, лед переняли!
Действительно, при выходе из залива образовалось что-то вроде сплава. Льдины наседали одна на другую. К вечеру приблизительно треть залива освободилась ото льда, остальная же представляла собою одну неподвижную, медленно таящую ледяную пробку. Ледяная стена, как железный занавес, опустилась над обреченным отрядом.
Командир отряда рвал и метал. Предлагал освободить Файна, повесить хозяина, выдать артели часть оружия и запасов. Но Файн уже видел, что нечего из этого не выйдет.
Прошел еще день. Хозяин в панике бегал по становищу и орал:
– Едут, едут!
Из-за леса стоял ровный скрип саней, свист, крики, шум.
Файна в последний раз послали парламентером. Файн уже не вернулся.
За пригорком он пробовал хотя бы несколько сдержать наступающих. Но движение шло стихийно.
Прямо с саней артельные кинулись с оружием в руках добывать становище.
– Не в поле же ночевать!
– Не на чужое, небось, едем, на свое собственное!
Вокруг становища шла сплошная частая стрельба. В полчаса исход боя был решен.
Хозяин, державший рабочих в вечных долгах, выманивавший при помощи продажи рома все их скудные заработки себе же обратно, был растерзан на куски.
10 англичан были оставлены заложниками, чтобы обеспечить становище на случай подхода англичан с моря или с суши.
Файн помог артели организоваться более или менее прочно в производственную коммуну. Над становищем выкинули красный флаг. Днем позже в украшенных красными лентами санях, под надежной охраной Файн уехал в Москву по местам, которые, по сведениям артели, были от англичан свободны.
Так ведь и июнь месяц скоро на носу будет!
Июнь определенно приближался.
Полтора месяца уже Дора Яковлевна сидела в одиночке, грызла сухарики, которые приносили ей на передачах, терла платочком вечно мокрые и красные глаза, устраивала истерику на каждом допросе и… была нема, как рыба.
– Ни Мурмана никакого не знаю, ни Памира никогда, никогда не знала, вы – надо мной издеваетесь!
