Бурундук отрицательно покачал головой:
– Нет, не то. Надо ехать туда!
Он указал в сторону лагеря.
– Тот, кто имеет одного ишака или одну кобылу, пойдет с радостью на наш передел. Но разве его имущество хотели бы мы делить? Баи же, узнав о нашем намерении, соберут от соседних урочищ, приведут своих пастухов, обманутых и слепых и раздавят нас, как змею, назовут баранчуками! Идем в лагерь. Соберем всех пастухов и дехкан и скажем им: начнем делиться сообща всеми долинами и предгориями.
Старик радостно закивал:
– Вот, вот, собраться на большой съезд всей степью!
Бурундук опять остановил его.
– Нет, не на большой съезд! На совет!
И он показал на свою надпись.
– На совет! Тот же большой съезд! Только без баев, без расшитых седел!
Снова все ожесточенно загудело. Но с этого момента сразу почувствовалась спайка Бурундука с этими кочевниками. Обе стороны ощутили живой практический подход, живую возможность осуществления. Основной принцип советской власти, меткий и упрямый, воспринимался на лету без всяких пояснений, почти шутя, и оседал крепко.
– Верните пленнику оружие!
Насрдын влез на коня, рядом с Бурундуком. Подняли желтую сухую пыль на покатой, сбегавшей к ручью, равнине. Бурундук мгновенно снова стал тем четким революционным аппаратом, побудителем слов и действий, решительных и быстрых, каким он был в Октябре, каким был и на остальной работа.
Борьба!
Что это было? 24-часовой урок политграмоты, командование вооруженным отрядом, дипломатические переговоры?
Все сразу и ничего в отдельности! Политграмота начиналась с Шариата (священная книга мусульман) и кончалась Лениным. Но с удивительным умением Бурундук пролагал дорогу через заскорузлую кору темных патриархальных привычек и бил прямо в точку сознания полудикарей.
Подъезжали другие отряды, разговаривали, спорили, бранились. Кольцо вокруг Бурундука росло. Яша советляр – неслось по долине.
– Ну-с, а что будет дальше? – думал Бурундук. Установить здесь сразу нечто вроде советского строя? Связи с центром нет, еще и Фергана не замирена – это раз! Во-вторых, – Бурундук совсем не закрывал глаза на это – взаимоотношения между группами населения на бедном и скудно населенном Памире были совсем не тем, чем даже в центральном Туркестане. Но даже и в центральном Туркестане пролетарская революция шла медлительно, глубоким ходом. А здесь, где семейные отношения вклинивались между кочевниками, где разница имущественная почти не ощущалась, должен был быть избран путь еще более поступательный, планомерный, в спокойной обстановке…
