Мама, Колян и слово на букву «Б» | страница 44
– Оля имеет в виду, что не давали опохмеляться (поспешно сказала я).
– Какой ужас (сказала одна из девушек, Оля в это время отлучилась). – Я с похмелья не человек.
– Причем водку давали отменную, плюс селедка – продукты тогда были натуральные… (сказала я).
Тут Оля вернулась:
– Вы о чем?
– О селедке (сказала я осторожно).
– Которой кормили выселяемых в теплушках для скота, не давая воды? (спросила Оля).
Девушка опять побледнела.
– Да нет! (сказала я, подмигнув). – Это анекдот такой, про селедку. Вуди Аллен рассказывал…
Тут девушки побежали в туалет.
Я, посмотрев на Олю, выразительно покрутила пальцем у виска.
Оля послушалась: всего еще пару раз сбилась на пытки и беспредел, но я ее ловко перебивала.
В общем, хорошо посидели.
Шли потом, песни пели.
Красивый таксист-кавказец даже вышел из своей машины и подпел:
– Сулико ты моя, Сулико…
Беременная бабушка
Рассказала как-то Оле по телефону историю, как бабушка-казашка лежала с нами в больнице (в Алма-Ате еще дело было) и беспрерывно плакала.
«Бабушке» было всего-то, по нашим меркам, под пятьдесят, двенадцать детей, крестьянка, выглядела на семьдесят.
Плакала же она потому, что была беременная. Тринадцатым.
Дети, взрослые уже, ходили к ней и со мной в курилке хихикали: оказалось, что она плачет от «позора», что залетела в столь пожилом возрасте: мол, теперь дети узнают, что они со стариком «побаловались». (Выяснилось, что оба тщательно скрывали от всех свои интимные отношения.)
Старик тоже приходил и мрачно сидел у нее на койке: смотрел на нее, как на «шлюху» – мол, опозорила ты нас всех.
Смешно, по-моему.
Но дальше еще смешнее: рассказываю Оле.
Оля говорит:
– А че она плачет-то? Не от него, что ли, залетела?
Я начинаю придуриваться:
– Ну да, от молодого любовника.
Оля говорит:
– Вот молодец! В соку женщина, наверно (Оля половину из моих рассказок не слышит, все с детьми в эфире переругивается, сто дел делает одновременно, типа обед еще варит, а потом говорит что-то свое).
– Еще в каком соку! (говорю). – Роскошная женщина.
– А кто любовник-то?
– А (говорю), – молодой какой-то, красавец в полном цвете лет, поклонник Канта и поэт.
Оля говорит:
– Пушкинист, что ли?
– Неокантианец (говорю). – Философ. Немец. Кудри светлые до плеч и вообще. Белокурая бестия, короче…
– А дед что? Казахский дед который?
– А ничего. Смирился. Говорит, как у Чернышевского, дорогу уступит кантианцу или там, не знаю, неокантианцу, я не разобрала точно.
– А дед что, тоже продвинутый?
