— Не знаю; у насъ еще, кромѣ его, четверо дѣтей.
— То дѣвочки, возражала мать, — выйдутъ замужъ — отрѣзанный ломоть, а сыновей у насъ двое.
— а потому, что дѣвочка, такъ мнѣ ее по міру пустить? говорилъ отецъ съ досадой: — отдѣлить ее, потому что ей ни въ службу, ни въ должность идти нельзя! Нѣтъ, это дѣло грѣшное, несправедливое.
— Съ тобою не сговоришь, отвѣчала матушка, весьма недовольная, и умолкала.
Вообще строй семьи нашей сложился странно. Вліяніе и направленіе матери было французское, вліяніе и направленіе батюшки русское, скажу — старовѣрческое, а мы, дѣти, росли между двухъ, не поддаваясь ни тому, ни другому. Могу сказать, что мы росли индифферентами, между этихъ двухъ теченій. Въ моей памяти уцѣлѣли кое-какіе разговоры н семейныя картины, которыя я и разскажу, какъ помню.
Осенью сиживали мы въ нашей круглой небольшой гостиной. Матушка помѣщалась на диванѣ, полукругомъ занимавшемъ всю стѣну, батюшка сиживалъ въ большихъ креслахъ и курилъ длинную трубку, такую длинную, что она лежала на полу. Около играли сестра Милочка и братъ Николаша, няня держала на рукахъ полуторагодовалую Надю, а я сидѣла подлѣ матушки. Она вязала на длинныхъ спицахъ какую-то фуфайку, которой не суждено было быть оконченной; по крайней мѣрѣ я помню только процессъ этого вязанія въ продолженіе нѣсколькихъ лѣтъ. Плохо подвигалась фуфайка: то возьметъ матушка книгу, то пойдетъ по хозяйству. а фуфайка лежитъ на столѣ. Плохая была она рукодѣльница, но работать желала по принципу и пріучала меня. Когда она вязала фуфайку, я должна была вязать чулокъ изъ очень толстыхъ нитокъ. Вязанье чулка почитала я тяжкимъ наказаніемъ и поглядывала на матушку: авось встанетъ, авось уйдетъ, авось возьмется за книжку, а лишь только наставало это счастливое мгновеніе, какъ и мой чулокъ соединялся съ фуфайкой и покоился на столѣ часами, днями и… годами. Уѣдемъ къ бабушкѣ или въ Москву, оставимъ въ Воздвиженскомъ фуфайку и чулокъ, пріѣдемъ на зиму домой, опять появляется фуфайка и ненавистный мнѣ чулокъ. Этотъ-то чулокъ вязала я, однажды, въ скучный вечеръ, сидя около матушки, когда разыгравшіяся дѣти толкнули трубку отца, Онъ всегда этого боялся, малѣйшій толчокъ трубки отзывался очень сильно на чубукѣ и грозилъ зубамъ его.
— Тише! зубы мнѣ вышибите. Арина, ужъ ты не маленькая, можешь остеречься.
— Не называй ты ее такъ, сказала матушка, — сколько разъ просила я тебя.
Батюшка былъ не въ духѣ.
— Безразсудно просила. Арина, имя христіанское, имя моей матушки.
